Cеанс психоанализа для потенциальных диктаторов. Игры взрослых людей

Международный фестиваль «Звёзды белых ночей» начался в этом году с премьеры оперы Петра Чайковского «Пиковая дама» в постановке Алексея Степанюка . Три премьерных спектакля прошли с 27 по 29 мая на новой сцене Мариинского театра, приведя публику в изумление. Бережно отнесясь и к партитуре, и к либретто режиссёр поставил спектакль так, словно перенёс на сцену жуткую информацию из новостных лент.

Игры взрослых людей

Что наша жизнь? Ответ на поверхности - конечно же, игра. Играем в любовь и верность (до первого соблазна), в политику (до выстрела, который неожиданно прогремит на мосту или в подъезде - кому как не повезёт), в респектабельность (до первой передачи у Малахова или Гордона). У взрослых людей много игр, от игры на бирже до игры человеческими судьбами. А проигравший? Он плачет, такая уж у него судьба. Впрочем, выигравший через мгновение может оказаться на месте того, у кого только что выиграл.

«Пиковая дама» Алексея Степанюка - о таких играх.

Жестоких и беспощадных. Режиссёру, похоже, и в голову не приходило перенести спектакль куда-то поближе к нашему времени, да и смысла в этом не было. Нет, времена те, о которых рассказано в повести Пушкина, ставшей первоосновой либретто Модеста Чайковского. Перед нами «век девятнадцатый, железный», как писал о нём поэт. Но - опять-таки не обойтись без цитаты - «в прошедшем грядущее зреет».

В спектакле Степанюка «зреет» многое, точнее, многие.

От Родиона Романовича Раскольникова до отвязных политиков нашего века. Все они заражены одним вирусом - вирусом власти. Всем хочется «право иметь». И это ведь далеко не те персонажи, что думают о слезе ребёнка. Сантименты мешают играм взрослых людей.

«Предчувствую тебя…»

Степанюк «Пиковую даму» себе напророчил, наворожил, накамлал. Полтора года назад с этой же командой (музыкальный руководитель постановки Валерий Гергиев , художники Александр Орлов и Ирина Чередникова ) он поставил на новой сцене Мариинского театра пронзительного и нежного «Евгения Онегина ». Спектакль, в котором была любовь, и не было счастья, был покой, но не было воли, где детством пахли августовские яблоки.

В этом «Евгении Онегине», в третьем акте, в сцене греминского бала, где в окна было видно державное течение Невы, появлялся персонаж, которого там ну никак быть не могло. Это была сухая и элегантная дама сильно в возрасте, напоминавшая персонаж с известной гравюры Гойи. Графиня Анна Федотовна? Ну да, она.

Режиссёр словно на спиритическом сеансе вызвал дух Пиковой дамы, вот она и явилась.

Сначала к нему, а потом к Герману. За успехом «Евгения Онегина» последовало предложение поставить «Пиковую даму».

Впрочем, не всё так просто в новом спектакле Мариинского театра. Вообще-то, у Степанюка просто никогда не бывает. Постановка, как утренний сад туманом, окутана дымкой ассоциаций. Каждая сцена спектакля провоцирует, требует напряжения сердца и ума. Мы словно мечемся от воспоминаний о страстях Достоевского до теорий Фрейда, мы захлёбываемся от нежности в сцене Полины и Лизы в комнате последней и улавливаем мотивы мирискуссников, видим галатный век в грёзах Константина Сомова. Не случайно сценограф словно заключил этот эпизод как бы в золочёную раму.

Перед нами страшный Петербург, мистический город с тенями, город безумно красивый и провоцирующий одиночество.

Экзистенциальный город. Александр Орлов увидел его через чёрные колонны и тюли, через живые золотые статуи. Есть в этой сценографии какая-то поэзия Танатоса, есть прелесть увядания и тоска по свету.

Такова трактовка режиссёра, и у него в этом смысле есть союзник. Это музыкальный руководитель постановки Валерий Гергиев. Как трагично, как мистически звучит оркестр под его руководством! Гергиев словно пропускает трагедию, происходящую на сцене, через собственное сердце.

Работа оркестра в этом спектакле - это тоже своего рода музыкальный психоанализ.

Есть ещё один пласт в этой загадочной (а разве не загадочны повесть Пушкина и музыка Чайковского?) постановке. Это - почти что болезненная ирония режиссёра. Ирония, то есть «болезнь, неизвестная душевным и телесным врачам», когда больной ею смеётся, и никто не знает, что он выкинет в следующий момент.

Выпьет уксусной эссенции, сойдёт с ума?.. Самые умные, самые талантливые люди, с первых лет прошлого века, когда началось в России безвременье, попали в число больных этой болезнью. И как же режиссёр с иронией смотрит на своих героев! Как ему больно за них…

Карточный домик

Спектакль начинается в тишине. По авансцене идёт мальчик в треуголке, идёт тихо и не по-детски степенно. А дойдя до середины, строит домик - домик из карт. Непрочный домик, ещё более ненадёжный, чем дом на песке. Этот домик из карт так и будет весь спектакль напоминать нам об игре.

Любовная история Лизы (Ирина Чурилова) и Германа (Максим Аксёнов) как-то не ладится.

Изначально режиссёр так расставляет акценты, что зритель чувствует, дело не в желании Германа жениться на Лизе и подняться по социальной лестнице. Графиня (Мария Максакова ) волнует его больше, в сценах с ней этот человек с профилем Наполеона (о, какое неслучайное замечание!) более искренен и действенен. Графиня - вот кто может помочь осуществить планы. И они вовсе не матримониальные.

Герой Максима Аксенова неврастеничен, он мечется, все это подчёркивает и пластика, и вокальная выразительность. Уже в сцене первой встречи с Лизой певец достигает высокого эмоционального градуса. Практически весь спектакль он проводит на накале, он сжатая пружина, которая разожмётся только в сцене в своей комнате, когда привидится ему Графиня.

Как всегда у Алексея Степанюка, он безупречно выстраивает артистам психологический каркас образов. Он ведёт Германа-Аксенова от идеи фикс почти что до её воплощения, когда бред на ничтожное время становится явью.

Как неожиданно постановщик решил образ Графини! Женщина, которая водила дружбу с Сен-Жерменом, не может быть обычной. Она молода и дряхла одновременно, у неё ещё вполне привлекательная внешность, но походка, напоминающая синдром болезни Паркинсона. Кто знает, не снабдил ли её Сен-Жермен рецептом вечной молодости?

Мария Максакова, к сожалению, не обладающая аристократической внешностью, точно вписалась в границы образа, заданного режиссёром и в вокальном плане партия сделана прилично. Когда она видит Германа, очевидно, первое, что ей приходит в голову, - стрелы Амура.

Страшно терять молодость и красоту, страшно увидеть в глазах визави холодное любопытство.

Но что же, что нужно Герману в действительности, что увидел постановщик в опере Чайковского? «Там груды золота лежат, и мне - мне одному они принадлежат!» - после этой фразы пазл сложился. Золото не цель, золото - это средство, средство установить диктат, свой контроль над людьми.

Человек с профилем Наполеона «глядит в Наполеоны». О, сколько таких «Наполеонов» почти ежедневно смотрит на нас с экранов телевизоров, как презирают они «маленьких людей». Власть привлекательна для определённого психотипа, но это игра, ставкой в которой часто бывает жизнь. Графиня мертва, наивная Лиза - от неё осталась лишь оболочка. Как Сомнамбула, она медленно идёт через игроков, мимо игорного стола. Куда?..

А в финале опять медленно шагает мальчик в треуголке, такой маленький всезнающий и понимающий старичок.

Как-то нежно касается рукой лица Германа и закрывает ему глаза. Чистая детская душа словно провожает грешную душу Германа.

«Пиковая дама» оставляет послевкусье, немножко горечи и чуточку каких-то неведомых специй. Вступать в игру после неё не хочется, хочется тихо подумать о самых банальных вещах - звуках арфы, тихом вечере, прохладе Летнего сада. Об этом таинственном городе, где происходят разные странные истории - таком манящем, но обманывающем, ускользающим, где роскошь может обернуться тусклым дворцом-колодцем. И тотальным одиночеством - ведь все они, Лиза, Графиня, Герман, безнадёжно одиноки.

Впрочем, такие, как Герман, одиночества не боятся. Диктатор всегда одинок. Своё одиночество он ставит на кон в надежде сорвать банк.

Фото предоставлены пресс-службой Мариинского театра

Дирижер – Павел Смелков
Герман – Владимир Галузин
Граф Томский – Роман Бурденко
Князь Елецкий – Владимир Мороз
Графиня – Любовь Соколова
Лиза – Татьяна Павловская
Полина – Юлия Маточкина
В такую погоду, какая установилась с вечера воскресенья, не хочется никуда и ни на что. Но билет куплен, любопытство тоже не дремлет, и, чтобы посещение любимого театра все-таки ничем не напоминало совершение подвига, еду туда на автобусе. Знаю про пробку на площади Труда, но пофигистично еду впритык, утешая себя тем, что не знаю, в каком состоянии голос у Галузина, из остальных уверенность есть только в отношении Томского и Полины, так что вполне возможно, что ушам придется большую часть времени не наслаждаться, а терпеть. Кроме того, Пиковая дама – опера длинная, постановка – дурацкая, а судя по тому, как в раз пропали все билеты, то и публика может оказаться большей частью случайная.
Пробка оказалась на месте, маленькая, но практически мертвая, так что все эти успокаивающие мысли пришлось гонять по кругу многократно, и опоздала я не только на увертюру, но и на «я имени ее не знаю». Первое впечатление от вокала Галузина – удивление. Нет, я читала неоднократно, что по голосу его сложно назвать тенором, но в записях этого не замечала. А тут, в живую, он звучал баритоном более чем Мороз-Елецкий. Если бы мое невежество было чуть больше, и я бы слушала Пиковую впервые, то решила бы, что партия Германа – это партия баритона, причем драматического. Сам голос оказался в гораздо лучшем состоянии, чем я ожидала. Возраст, конечно, слышен, временами сложные пассажи проходились на чистом профессионализме, но с точки зрения профана ничего кроме качки в укор и не предъявить. А если сравнить с тем, как качается голос у Мороза, который совсем молод, то можно на сей недостаток просто махнуть рукой, что я и сделала. К слову, ровностью звучания не отличались и Лиза с Графиней, так что какие уж тут претензии к Герману? Драматически же все было и вовсе безупречно.
Бурденко – мой любимый Томский, и в этот раз не подвел, комические роли ему удаются не хуже злодейских. Да, Томский вчера веселил и хулиганил, и не он один, как будто Пиковая дама – это если не комедия, то как минимум трагикомедия. И общее настроение вчера – «Что эта жизнь? Игра!» Как-то раньше постановка смотрелась серьезнее. Не знаю, в чем дело, может быть, в отсутствии ВАГа.
Остальных тоже хочется хвалить. Павловская-Лиза была прекрасна в сцене у канавки, покорно страдающие девушки – это ее роли. Мороза-Елецкого было по-настоящему жаль, у певца при всех проблемах красивый тембр и хорошая дикция. Маточкина-Полина была ожидаемо хороша. Соколова-Графиня – первая графиня в этой постановке, которая понравилась безусловно.
Неожиданно в процессе поняла, что мне стала нравиться и постановка. Ковры и бесчисленная позолота примелькались и уже не сердят, а прочая сценография радует. Надо будет в новом сезоне повторить Самсона и Далилу, может быть, тогда случится похожий эффект.
Общее впечатление осталось очень приятное. Все-таки как правильно не иметь больших ожиданий. Публика принимала спектакль очень тепло, еще бы телефонных звонков было бы поменьше, совсем было бы хорошо.

ПЕТЕРБУРГСКИЕ СНОВИДЕНИЯ - 2015

Не меньшая загадка, чем «Кармен» и «Дон Жуан», «Пиковая дама» Чайковского - серьёзное испытание для интеллекта, психики и профес сионального мастерства постановщика, намеренного сказать сегодняшнему зрителю-слушателю что-то значительное. Слишком страшна бездна, в которую заглядывает Чайковский и затягивает за собой каждого, кто к этому всерьёз прикоснётся.
Режиссёр Алексей Степанюк и сценограф Александр Орлов не впервой приблизились к этой прекрасной и жуткой бездне в попытке разгадать её тайну. Да и Валерий Гергиев, продирижировавший всеми симфониями, балетами и операми Петра Ильича, чувствующий материю собственным существом, мог бы предложить, наверное, не одну концепцию «Пиковой дамы». Но маэстро обладает редким свойством мгновенно воспринять то, что предлагает ему сцена - а зачастую в силу сверхчеловеческой занятости конечный сценический продукт он видит в последние перед премьерой дни. Хорошо это или плохо - отдельный вопрос, но свойство само по себе феноменально: дирижирует маэстро, как правило, тем спектаклем, который поставлен именно так, а не иначе.
Сценическое решение «Пиковой дамы» Степанюка-Орлова сродни видениями или сновидениями безумца. Существование Германа соткано из эфемерных мечтаний, страстных желаний, комплексов, амбиций и страха. (Недаром у братьев Чайковских в либретто «Пиковой дамы» завораживающим рефреном повторяется фраза «мне страшно», а инфернальная красота оркестровых шорохов и постукиваний, морок звенящего пианиссимо воздействуют иногда сильнее динамических взрывов.) Притяжение и сопротивление смерти, болезненное любовное влечение, жажда власти сплетены в этом спектакле в тягучий клубок. Всё живёт на сцене в режиме рапида, будто в какой-то отслоённой части сознания героя. И чуть замедленные темпы гергиевского оркестре только подчёркивают это отрешённой неторопливостью, повисанием музыкальных фраз без ответа, растворением в жуткой почти тишине. Чтобы потом взорвать мощными выбросами кульминаций.
Реализуя собственное восприятие материала, режиссёр декларативно связывает его с мотивами значительных работ музыкального театра прошлых лет. Нити тянутся в виде явных ассоциаций с прежними постановками: мальчик, скакавший на одной ножке в прологе темиркановского спектакля восьмидесятых годов, становится у Степанюка маленьким Германом-Наполеоном, властным и угрюмым.

Проходит этот персонаж последовательно через весь спектакль, командуя отрядом мальчишек в детской сцене, коротко встречаясь со взрослым Германом, появляясь в начале или в конце почти каждой картины, чтобы соединить воедино сценические события (иногда чуть формально, но чаще - точно и целенаправленно).
Дама в кринолине у парапета питерской набережной - напоминание об относительно недавней галибинской «Пиковой даме» 1999 года. Здесь этот образ работает как деформированная детская фантазия: носительница маски смерти предлагает мальчику роковой шанс -три карты. И отрешённое одиночество маленького Германа - Наполеона разрастается в саморазрушительную силу колоссального масштаба.
Ещё о неслучайных, я думаю, ассоциациях: подчёркнуто не старческая пластика Графини, темпоритм её сценической жизни, стянутые белой сеткой волосы, когда снят нарядный парик, - особенно, если на сцене не слишком хорошо поющая, но стройная Мария Максакова - рождает отдалённые аналогии с хореографическим образом, созданным Роланом Пети для Илзе Лиепа в балете «Пиковая дама» Большого театра 2001года. А оживающие статуи - привет польскому акту «Бориса Годунова» постановки Тарковского 1990 года. И наконец - явно витающий над спектаклем призрак императора, встающего из гроба «…в двенадцать часов по ночам». Жуковский-Глинка.
Все это не заимствования. Это пласт-фундамент, связки с далёким и не таким уж далёким прошлым нашей культуры.
Особое благородство спектаклю придаёт сценография Орлова. Предложенный им приём текучести визуального ряда адекватен неустойчивости сознания изначально безумного Германа. Мягко и легко движутся колонны с бронзовым отливом, группируясь в графические построения, мизансцены незаметно тушируются сетчатыми завесами, из глубины наплывают до времени статичные и вдруг оживающие композиции. При смене картин плавное пересечение вертикалей и горизонтальных линеарных наслоений создаёт эффект миража, перетекания одной визуальной формулы в другую. Сценографическая драматургия красиво сплетается из этих мотивов, рождая сложные, тревожные, созвучные музыке ощущения.
Это вообще очень красивый спектакль, рассчитанный на интеллектуального зрителя, спектакль интересных намерений и неожиданных решений. Но одно - художественно-постановочные намерения, а другое - зрительское восприятие. И здесь они сгармонизованы не всегда идеально. Музыканту, да и просто зрителю постоянное движение колонн, их перестроения, частота изменений сценической картинки может показаться переизбыточным. А практически безостановочное медленное движение персонажей - однообразным. И он, зритель, в какой-то мере будет прав: лейтмотив зыбкой сонной текучести действительно где-то становится назойливым. А может быть, просто настойчивым и вполне закономерным в данном решении? Это в зависимости от исполнительского и зрительского настроя. Хотя в принципе толерантностью публики лучше не злоупотреблять.
Если говорить об изобразительной тональности спектакля в целом, то это художественный парафраз на мотивы барокко и модерна, тоже очень петербургского стиля, вмещающего, в свою очередь, и псевдобарокко, и элементы классицизма, и пряные ориентальные мотивы. Что и оправдывает совершенно неожиданный интерьер комнаты Лизы: ковровый будуар с большим диваном, подушками, пуфами, арфой. Девушек художник по костюмам Ирина Чередникова одела достаточно вольно - здесь и корсетные платья, и свободные накидки, и белые парички, и тюрбаны; позы свободны и расслаблены, группы живописны. Напоминает восточный гарем или экзотичный салон на рубеже веков Х IX и ХХ. Если не считать очень неудачного платья Лизы, всё красиво и чувственно, но странно. Хотя сильный накал страстей в такой атмосфере вполне уместен.
В спектакле Степанюка всё чуть странно, как во сне - персонажи, умирая, просто уходят со сцены, растворяются в болезненном сознании героя «как сон, как утренний туман». Отчаявшаяся Лиза на своей последней реплике начинает движение в глубину, навстречу ей из арьера в призрачном освещении наплывает (на фуре) статичная, мизансценически экспрессивная композиция игорного дома. Проходя словно сквозь игроков, Лиза исчезает где-то за пределами видимости. У искушенного новациями зрителя возникает мысль: значит, она появится в финале реально, а не в воображении умирающего Германа! Но нет, ничуть. Она рассеялась, растворилась.
Мёртвая Графиня поднимается с повёрнутого спинкой вольтеровского кресла и исчезает меж движущихся колонн. Чтобы весьма эффектно восстать из постели Германа в сцене казармы.
Оркестровому эпилогу-катарсису в финале отвечает неподвижная фигура Германа в позе кающейся Магдалины и мальчик, ладонью закрывающий ему глаза. А под занавес, уже вне музыки, включается метроном, Герман встаёт и твёрдым шагом уходит куда-то между порталом и первой кулисой…в иное измерение. «В двенадцать часов по ночам…»
Для реализации своих фантазий постановщики располагали рядом превосходных актёров-певцов, способных обеспечить не только качественное пение, но и раскрытие непростого содержания ролей. Прежде всего, двумя значительными, вокально полноценными, настоящими Германами. Это Максим Аксёнов и Михаил Векуа. Герман Аксёнова - романтик, безумец, израненная, страждущая, но гордая душа. У Векуа герой прямолинейнее одержим идеей власти, владения тайной и женщиной. Более сильная и цельная натура.

Векуа опытнее и смелее - он один из немногих Германов, кто поёт последнюю арию в оригинальной тональности, без общепринятого транспорта на тон ниже. Но Аксёнов более тонок, разнообразен вокально, интересен в рисунке роли и человечен.
Бесспорно великолепная в итальянских партиях, Татьяна Сержан к русской Лизе приблизилась не сразу. Но в этом спектакле её тёплая женственность и темперамент раскрылись полно. Во второй картине приглушенное томление в голосе и пластике сменяется паническим страхом, а потом открытой сильной страстью. Голос красиво вибрирует, актёрская натура вырывается на волю - чего стоит её стремительный пробег в глубь к балкону после визита Графини: Лиза решает, что Герман ушел. А в сцене канавки - это свободный полёт вокала без напряжения и мастерское актёрское переключение из одного состояния в другое.

Вальяжен, раскованно-пластичен, цинично-добродушен, но совсем не прост колоритнейший Томский Виктора Коротича. Звучание голоса и ясное объёмное слово просто превосходны. Другой исполнитель этой партии-роли Роман Бурденко берёт красивым тембром, но его персонаж ленивее.
Елецуий в превосходном вокальном исполнении Владислава Сулимского отдвинут постановщиками в тень, очевидно, вполне сознательно. Благородный и благозвучный, но не слишком заметный, Елецкий не может играть значительную роль в судьбе героев. Для амбициозного Германа он - лишь досадное осложнение. К чести прекрасного певца, привыкшего на сцене быть героем, Сулимский очень тактично выполняет актёрскую задачу.
Чуть озорная экстравагантная Полина Екатерины Сергеевой - дама чувственная, с душком греха, словно из салона Зинаиды Гиппиус. Стильной лицедейкой предстаёт Сергеева и в обличии куртуазного пастушка в интермедии. Интеллект этой певицы-актрисы всегда заметен - и в театральном представлении, и на концертной площадке.
Музыкально и пластически великолепно организована работа хора и миманса. Их роль в создании особой атмосферы спектакля-миража, в которой так необычно существует большинство солистов, здесь чрезвычайно велика. Равно как и отменно точная работа художника по свету Александра Сиваева.
Как всякое тонкое и неоднозначное произведение искусства, новая сценическая версия «Пиковой дамы» требует особо бережного прокатного отношения. Нарушить общий баланс - другими оркестровыми темпами или небрежностью в сценических темпоритмах, иным способом актёрского существования или техническими огрехами - слишком легко. Значительное по смыслам на оперной сцене создать трудно, но ещё труднее сохранить.

Нора Потапова
С-Петербург
Июнь 2015

Материал подготовлен для интернет-журнала OperaNews

На графских развалинах

«Пиковая дама» в Мариинском

В последние годы к Мариинке вернулась былая слава, и потому от ее гастролей ожидаешь чего-то невероятного. Возможно, именно поэтому "Пиковая дама" стала таким разочарованием.

Под силовым управлением Гергиева оркестр Мариинского театра (в высоком профессионализме которого никто не сомневается) зачастую звучит напряженно и негибко, и, хотя в его игре есть удивительно красивые моменты, в целом слушать его неинтересно, и остается лишь догадываться о том, как хороша может быть музыка Чайковского - яркая, глубокая, драматичная, трагическая.

Оркестр звучит устало, и это неудивительно: почти каждый вечер спектакли, днем - репетиции новой постановки.

Впрочем, опера - не симфонический концерт, так что оставим оркестр в покое и обратимся к солистам. Увы, в первом составе по-настоящему хорош лишь тенор Владимир Галузин (Герман); он - подлинный "поющий актер", который вокально и драматически проживает трагедию своего героя, раздираемого двумя страстями - любовью к Лизе и любовью к деньгам и в конце сходящего с ума. Спектакль держался только на нем одном. Лиза (сопрано Татьяна Бородина) выглядит довольно бледно; ее Лиза - всего лишь несчастная скромная девушка, и невозможно поверить, будто она способна пожертвовать благополучным замужеством с богатым человеком ради неопределенности и мгновения любви.

У Полины (Марианна Тарасова) красивое меццо-сопрано, и Елецкий баритона Василия Герело весьма впечатляет, но все равно, недостаток подлинной драмы, ясно присутствующей в музыке Чайковского, - главная проблема нынешней постановки. В обоих составах хороши Прилепа (Ольга Трифонова и Екатерина Соловьева), Чекалинский и Чаплицкий (тенор Леонид Любавин, певший в «Фальстафе» НИО); единственным, кто достойно пел во втором составе, был баритон Виктор Черноморцев (Томский), который живет в Израиле и работает в Мариинском. Однако они не делают погоды.

Как театральное представление постановка оставляет желать много лучшего. Режиссура (Александр Галибин), за исключением двух-трех моментов, практически отсутствует, а когда она есть, то выглядит как правило беспомощной. Игра старомодна: певец выходит на середину сцены, отставляет ногу, протягивает руку, поет свою арию и уходит. О сценическом движении говорить не приходится - оно не имеет ничего общего с музыкой, актеры и хор просто толпятся на сцене. Минималистические декорации (Александр Орлов) с распахивающимися дверьми и развевающимися занавесами, которые разъезжают взад-вперед через сцену, вместе с резким освещением (Глеб Фильштинский) не имеют никакого отношения ни к музыке Чайковского, ни к Петербургу - акварельному, серому, холодному, высокомерному городу, одному из немногих мест на земле, где могут происходить столь странные истории - недаром Пушкин поместил ее действие именно в «Град Петра». Интересны и необычны маскарадные костюмы - у художницы Ирины Чередниковой, несомненно, хороший вкус.

К Новой израильской опере мы зачастую относимся без должного почтения, и совершенно напрасно - в НИО были отличные постановки, как традиционные, так и современные, а что касается оркестра Ришон ле-Циона, «домашнего» оркестра оперы, то с хорошим дирижером он звучит превосходно. Два года назад Франко Дзеффирелли привозил свою абсолютно традиционную постановку «Богемы». Не выдумывая никаких трюков, Дзеффирелли просто очень внимательно прочитал партитуру и перевел ее в зримый язык музыкального театра. Он увидел, как Родольфо прикрывает окно, как начинается, перестает и снова идет снег, как приподнимается на смертном ложе несчастная Мими; он почувствовал, как от картины к картине меняется свет; а в Рождественскую ночь вывел на сцену полтысячи человек, живую лошадь и живого ослика - все это жило, дышало и, главное, было осмысленным и цельным.

А разве не в создании единого целого, где сливаются музыка, движение, свет и цвет, и заключается постановка оперного спектакля?

Впрочем, есть в «Пиковой даме» сцена - радость для всех чувств: пастораль «Искренность пастушки», стилизованная под картины Ватто и исполненная с безупречным изяществом - в Мариинском театре действительно умеют танцевать.