Философия истории Льва Толстого и способы её воплощения в романе Война и мир. III

Эпическая жанровая модель действительности сложно соответствует философии истории Толстого.

Главный вопрос историософии Толстого: кто творит историю? Русский писатель ведёт напряженную полемику с пост наполеоновской моделью истории (например, с философией Гегеля). Последняя предполагает, что история вершится исключительно выдающимися личностями, а остальные люди для них всего лишь материал, средство, инструмент; сама по себе безликая человеческая масса на историю не влияет. По мысли Толстого, историю вершит весь народ, что, в свою очередь, предполагает, что каждый (даже самый незаметный) человек своими поступками, решениями соучаствует в общей сумме человеческих действий, которая и формирует ход истории.

Вновь мы видим отказ от привычного разделения важного и неважного, автора "Войны и мира" интересуют и цари, и обычные люди, и война, и повседневная жизнь (толстовская философия истории действительно приходит к тем результатам, которые заданы жанровой моделью эпопеи).

С.Г. Бочаров предлагает буквально увидеть принцип участия каждого в истории - в самом сюжете романа. Учёный напоминает слова Толстого, что суть его концепции воплощена в судьбах героев, а философские отступления написаны для тех, кто не понял её по сюжету. Как же поражение 1805-1807 гг. или победа 1812 г. складывается (пусть косвенно, через общую сумму человеческих действий) из поступков героев?

В контексте 1805-1807 гг. Андрей уходит на войну, оставляя беременную жену; Пьер женится на Элен - мы знаем нравственную подоплёку и историю этого брака. В это время герои (заметим, лучшие люди своего времени) совершают такие поступки - значит, такова будет и сумма человеческих действий.

Здесь возможна ошибка, когда в поисках влияния героев на историю мы преувеличиваем значение таких сюжетных моментов, как, например, знаменитый эпизод, когда Болконский подхватил знамя и задержал отступление на Аустерлицком поле. Такие поступки тоже влияют на общий ход событий, но всё же нельзя отождествлять историю с такими узкими контекстами, как это делалось до Толстого. История вершится не только на полях сражения, не только при штабе военачальника или при дворе императора - столь же важна повседневная жизнь обыкновенных людей. И, может быть, для Толстого житейское измерение даже важнее, потому что ближе к нравственным основаниям человеческого бытия, а именно ими формируется характер движения истории.

Перед нами концепция истории, предполагающая максимальную степень ответственности человека за свои поступки. Наши решения в частной жизни касаются не только нас, они могут повлиять и на общий ход событий.

В 1812 г. герои совершают поступки, прямо противоположные контексту 1805-1807 гг.: Пьер, остаётся в Москве, чтобы совершить покушение на Наполеона (он всё еще думает, что история вершится именно так), вместо этого спасает девочку во время пожара; Наташа для спасения раненых отдаёт подводы, предназначенные для вывоза имущества Ростовых. Общая сумма, т.е. логика истории будет соответствовать характеру слагаемых, поступков, совершаемых конкретными людьми.

Заметим, что герои при этом не думают, что они делают это во имя спасения Родины или борьбы с Наполеоном. Это тоже важный элемент историософии Толстого, потребовавший появления понятия "скрытая теплота патриотизма".

Нужно разрешить противоречие, образовавшееся на стыке разных выявленных нами моделей. Согласно философии Толстого, человек всегда влияет на историю; противопоставление героического и прозаического предполагает, что степень участия человека в истории разная. Это противоречие можно разрешить следующим образом: если в героическом мире человек формирует историю прямо, то в прозаическом - негативно, отрицательно, когда общий результат получается абсурдный, бесчеловечный, такой, которого не хотел никто.

Второй важнейший вопрос философии истории Толстого носит более специальный характер: как соотносятся свободная воля человека и Провидение (историческая необходимость). Такие события, как отечественная война, показывают не только роль человека в истории, но и присутствие высшей осмысленности, Божественного замысла. Что же доминирует? Ведь логически одно исключает другое: или человек делает свободный выбор, или всё предсказано Божественным замыслом.

У Толстого эти антиномии сопрягаются, действуют одновременно (мы говорили об этом в контексте примет эпического как о "двойной мотивировке" действий героя). Это можно объяснить моделью Бога у русского писателя. Высшая сила не является чем-то внешним, действующим из иной реальности, "сверху", она существует только в людях, проявляет себя через них ("Царство Божье внутри нас" - эта формула апостола Павла является определяющей для Толстого). Но Бог проявляется именно в общенародной сумме воль, не в одном человеке, а во всех сразу, и в этом смысле отдельный человек может "отколоться", пойти против его воли.

Нужно иметь в виду, что, критикуя наполеоновскую модель свободы, Толстой может утверждать, что свободы нет вообще, есть только необходимость (этим тезисом заканчивается эпилог, это, по сути, последнее утверждение в тексте романа). Нужно ли это понимать буквально, перечёркивая то, что мы выяснили в связи с ролью личностного выбора, свободного участия каждого в истории в рамках героического мира?

Нет места только наполеоновской вседозволенности, возможности делать всё, что вздумается. Толстой сравнивает логику истории с физической равнодействующей сил. Результат (сумма) будет чем-то средним, для каждого участника события он будет неожиданным, объективным, не будет соответствовать его личной цели и планам. Наполеоновская свобода невозможна, потому что человек живёт среди других людей.

Однако когда твоя воля, твои устремления совпадают с направлением всенародной воли, необходимости, Провидения, ты будешь добиваться своих целей, получать именно то, что хотел. Только в этом случае - на основе необходимости - человек может быть свободен. Именно так живёт Кутузов, который, по словам Андрея, может отказаться от своей воли, если она противоречит общему ходу событий: "Он понимает, что есть что-то сильнее и значительнее его воли, - это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной воли, направленной на другое". Здесь не идёт речь о безволии, пассивности Кутузова, как это нередко утверждается (Толстой полемизирует прямо на страницах романа с такой трактовкой характера русского полководца), напротив, это единственная подлинная форма свободной воли. Такое понимание свободы не совпадает с общеупотребительным, оно предполагает самоограничение, самодисциплину. Но кто свободнее: тот, кто может реализовать любой каприз, желание (наполеоновская модель), или тот, кто может жить в соответствии с сутью личности, не попадая под власть сиюминутных побуждений, случайных капризов?

Кутузов важен для Толстого не только как образец того, как нужно распоряжаться собственной волей, но и как по-настоящему (в противовес Наполеону) гениальный полководец. Он умеет воздействовать именно на сумму воль, "дух войска". Вспомним специфический характер полководческой деятельности Кутузова у Толстого: он практически никогда не отдаёт приказов сам (кроме одного очень важного исключения, когда он применил свою власть главнокомандующего и приказал оставить Москву). Он либо принимает (как в случае с партизанским отрядом Денисова), либо не принимает (как в случае с агрессивным преследованием отступающих французов) инициативы, которые идут снизу. По словам Толстого, во время Бородинской битвы Кутузов "не делал никаких распоряжений, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему". То, что соответствует общей воле, им поддерживается, то, что противоречит, - отсекается.

Сочинения по литературе: Философия истории в романе Л. Н. Толстого «Война и мир» Одна из главных тем романа Толстого "Война и мир" - военная. Толстой описывает величайшие события в русской жизни 1805-1812 гг., которые в совокупности с мирными событиями, "крушениями на месте", создают историю человечества, где все понятно историкам, но является тайной для Толстого. Писатель дает нам взгляд на историю, в корне противоречащий стандартному взгляду историков как на события, так и на лица, которые "вершат" их. В основу заложено переосмысление обычного понимания исторического события, как - то: его целей, его причин, а также действий и роли в этом событии так называемых великих людей. В качестве примера такого события Толстой берет войну 1812 г., доказывая, что не может быть причины ни для этой войны, ни для любого другого, пусть даже самого незначительного события: "Ничто не причина". А все те бесчисленные обстоятельства, которые историки называют причинами, - лишь совпадение обстоятельств, имевших место в момент, когда должно было свершиться событие.

И именно событие должно было произойти: "Стало быть, причины эти все - миллиарды причин - совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было свершиться только потому, что оно должно было свершиться". Но, следовательно, и "великие" люди, (их примером в романе является Наполеон), мнящие себя зачинателями такого рода событий, не правы и события не могут двигаться одной лишь волей этого человека: "В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие название событию...". Великий человек является лишь орудием истории для совершения события. Причем Толстой говорит, что чем выше стоит человек, тем менее свободен он в своих действиях. Ведь Наполеон поначалу сопротивлялся своему восхождению наверх, но "сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма людских произволов терпела их и уничтожила". Его произвол зависит от воли толпы, от воли сотен людей, "руководимых им", и в то же время он лишь занимает свое место в истории, как наиболее подходящий для этого места человек, выполняя тем самым свое предназначение, в качестве истории и толпы: "Но стоит только вникнуть в сущность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима". Да и не может один руководить сотнями: "... сила ветра находится вне влияний".

Но и толпа подчинена той же таинственной силе, которая двигает "великими". Она слепо верит то в одного, то в другого идола, играет ими, и все же ими она не вольна, а подвластна. Но для чего же тогда нужны великие люди, "гении", не имеющие ни силы, ни власти управлять событиями истории? Толстой утверждает, что такие люди нужны толпе для оправдания жестокости, насилия и убийств, которые могут свершиться: "Он (Наполеон) одним своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и своею искренностью - он один может оправдать то, что имеет свершиться. Он нужен для того места, которое ожидает его..." Но если "великие люди" не имеют того значения, которое в них вкладывают, значит, и цели, которым они подчиняют событие, бессмысленны. Толстой объясняет нам, что у всех событий есть цель, но цель нам недоступная, и все люди, стремящиеся к своим личным целям, на самом деле под руководством высшей силы содействуют одному - достижению той тайной цели, о которой не знает человек: "Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему цвета, имени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать и других двух людей со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им надлежало исполнить". То есть они играют свою роль, а когда при неожиданном повороте событий маска с них снята, то "... он...

показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им. Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам - смотрите, чему мы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а я двигал вас?" Итак, тех целей, которые провозглашают "великие" люди", не существует.

Тогда получается, что то величие, которое в основном преследует эти цели, та слава, которую надеются получить "руководящие" огромными массами, принимающими участие в событии, также не имеют смысла, их нет. Получается, что жизнь многих людей пуста, так как цель ее - слава и величие. Произведение Л. Н.

Толстого "Война и мир" было задумано как повествование о жизни некоторых вымышленных героев из высшего общества, но постепенно оно превращалось в эпопею, включающую не только описания реальных событий на - чала XIX века, но и целые главы, задача которых - донести до читателя философские воззрения автора. Обращаясь к изображению истории, Толстой был вынужден знакомиться с разнообразными материалами по интересующей его эпохе. Позиция ни одного из современных писателю ученых не могла удовлетворить человека, желавшего во всем "дойти до корня". У автора "Войны и мира" постепенно складывается своя концепция исторического развития, которую было необходимо изложить, чтобы открыть людям "новую истину", сделать яснее логику романа. Одной из первых проблем, с которой столкнулся писатель, стала оценка роли личности и масс в истории. И если в начале создания "Войны и мира" основное внимание уделялось отдельным героям, то по мере изучения войны 12-го года Толстой все больше убеждался в определяющей роли народа. Во второй части эпилога основная мысль, которой проникнуто все повествование, была сформулирована так: "...

чем непосредственнее люди участвуют в совершении действия, тем менее они могут приказывать и тем их большее число... чем меньше то прямое участие, которое люди принимают в самом действии, тем они больше приказывают и тем число их меньше..." Идея о том, что действия масс определяют историю, находит подтверждение во многих эпизодах романа. Так, победу в Шенграбенском сражении русским войскам приносят отнюдь не удачные распоряжения князя Багратиона, который "...только старался делать вид, что все, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников... делалось...

согласно с его намерениями", а действия "маленького" капитана Тушина, а также осознание всеми необходимости этого боя для спасения армии. Тогда же, когда рядовой солдат не видел цели сражения, как это было при Аустерлице, на неблагоприятный исход не могло повлиять ни знание немецким командованием местности, ни продуманная диспозиция, ни присутствие императоров. Особенно хорошо видно определяющее значение духа войска в Бородинском сражении, когда русские смогли доказать свое моральное превосходство над врагом, несмотря на интриги в штабе Кутузова и неудобство позиции. По мнению Толстого, задача личности состоит в том, чтобы не мешать естественному ходу истории, "роевой" жизни народа. Это понимает Багратион, и доказательством может служить его поведение во время Шенграбенского сражения, это знает Кутузов, чувствующий момент, когда необходимо дать грандиозное сражение, позволяющий себе принять решение об оставлении Москвы, видящий смысл только в войне освободительной. О главнокомандующем русской армии верно скажет князь Андрей: "У него не будет ничего своего". Но высказывания Толстого о созерцательности полководца не следует понимать как признание его беспечности. Кутузову принадлежит идея удачного маневра в 1805 году, он же "придумывал все возможные случайности" в 1812 году. Главное отличие "светлейшего" от Наполеона не в бездеятельности русского командующего, а в осознаний стариком того, что его приказы не являются определяющими для хода истории.

Преклонение перед "роевой" жизнью народа, отрицание значения личности заставляет Толстого свою любимую героиню, Наташу, наделить изначальной близостью к народу, лучших героев, таких, как Пьер и Андрей, шаг за шагом вести к сближению с ним. И хотя никто из персонажей не потеряет своей индивидуальности, одним из важнейших критериев в оценке людей для писателя будет их родство с патриархальным крестьянством, понимание естественного течения жизни. Говоря о позиции Толстого по поводу роли личности в истории, мы неминуемо приходим к описанию противоречий в концепции автора "Войны и мира". С одной стороны, один из основополагающих тезисов - "человек сознательно живет для себя, но служит бессознательным орудием для достижения исторических, общественных целей". По мнению Толстого, естественно то, что "большая часть людей того времени не обращала никакого внимания на общий ход дел, а руководилась только личными интересами настоящего". С другой стороны, все герои романа разделены на две группы.

«Война и мир» — чрезвычайно сложное, многогранное произведение: исторический, философский, семейный, психологический роман-эпопея нового времени. Своеобразие этого романа-эпопеи состоит в том, что Толстой не только описывает историю России первой четверти XIX века, рассказывая о Наполеоновских войнах и Отечественной войне 1812 года, но и пытается передать духовное, интеллектуальное содержание данной эпохи. Писатель предлагает своё философское осмысление как глобальных — мировых и национальных — исторических событий, так и жизни отдельного человека. Для Толстого события из истории нации и «мелочи» частной жизни уравниваются, так как в них одинаково проявляются общие и вечные законы бытия.

Философские рассуждения Толстого о закономерностях истории разбросаны по всему роману, но в эпилоге они ещё раз суммируются. Автор рассматривает важнейшие вопросы о движущих силах истории и о роли так называемых «великих людей» в историческом процессе.

В «Войне и мире» есть рассуждения о целях исторических событий и о роли человеческой воли в них: «Почему происходит война или революция, мы не знаем; мы знаем только, что для совершения того или иного действия люди складываются в известное соединение и участвуют все, и мы говорим, что такова природа людей, что это закон» (эпилог, 2, VII). Далее Толстой продолжает: «В действительной жизни каждое историческое событие, каждое действие человека понимается весьма ясно, без ощущения малейшего противоречия, несмотря на то что каждое событие представляется частью свободным, частью необходимым» (эпилог, 2, IX).

Историческое событие, по мнению писателя, складывается из противоречивых и разнообразных устремлений миллионов людей, живущих в эпоху данного исторического события. Следовательно, история зависит не от воли одного или нескольких людей, а от воли всего человечества, то есть является объективным (несознательным, «роевым») процессом. Исторический процесс Толстой сравниваете часовым механизмом: «Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колёс и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений... — всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга людей — был только проигрыш Аустерлицкого сражения.., то есть медленное передвижение всемирно-исторической стрелки на циферблате истории человечества» (1,3, XI). В романе, кроме теоретических рассуждений, даны художественные иллюстрации исторических законов, которые, по мнению Толстого, управляют жизнью людей. Например, массовый отьезд москвичей перед сдачей города: «Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и отданной на жертву огню (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уезжали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшею славою русского народа» (3, 3, V). Иными словами, разумное и правильное действие отдельного человека, по Толстому, является воплощением воли целого (истории), каждый поступок личности определён волей человечества.

Человеческое общество, по Толстому, можно изобразить в виде конуса (эпилог, 2, VI), у основания которого находится народ, а на вершине — правитель. Парадокс истории представляется автору так: чем выше человек стоит на общественной лестнице, тем меньше он может влиять на исторические события: «Царь — раб истории». Доказательством этой идеи является, например, избрание Кутузова на пост главнокомандующего в Отечественной войне. Кутузов лично был неприятен Александру Первому, но, когда над Россией нависла серьёзная опасность, Кутузов был призван не приказом власти, а волей народа. Царь, вопреки своему личному желанию, был вынужден исполнить волю народа. Иначе говоря, народ, по мысли Толстого, вершитель истории. Именно поэтому в романе много героев из народа — крестьян, солдат, дворовых. Так проявляются демократические убеждения автора.

Народ — не только главная движущая сила истории, но и главный судья так называемых «великих людей». Человек, заслуживший уважение народа, и будет, по мнению Толстого, великим. Такой человек вершит в истории не собственную волю, но воспринимает и исполняет волю своего народа. Исходя из этого положения, писатель считает великим Кутузова (он понял смысл и освободительный характер Отечественной войны) и отказывает в величии Наполеону (этот властолюбец заботился исключительно о личной славе, которую основал на войнах, на крови европейских народов). Таким образом, философские взгляды Толстого не только демократичны, но и гуманистичны. Писатель осуждает войну, что совпадаете народной оценкой этого события.

В «Войне и мире» излагается также философское осмысление отдельной человеческой жизни, то есть Толстой ставит «вечные» нравственные проблемы и даёт на них ответы, предлагая свои критерии правильной жизни. Автор описывает личные искания и интересы героев, переплетает их с исканиями, интересами, столкновениями народов. Если герой правильно понимает своё место в истории (Кутузов, князь Андрей, Пьер), то его личное духовное развитие идёт в одном направлении с человеческой историей. Если герой хочет своей волей замедлить или подтолкнуть исторический процесс, то он выглядит наивно и смешно. Именно так характеризует автор поведение графа Растопчина накануне сдачи Москвы, перечисляя противоречивые приказы и действия этого государственного мужа: «...этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что-то сделать сам, удивить кого-то, что-то совершить патриотически-геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своею маленькой рукой то поощрить, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока» (3, 3, V).

Внутренняя свобода, по мнению писателя, — это хотя бы частичный отказ от эгоистического стремления к личному благу, потому что оно заслоняет от человека общее и несомненное благо жизни как таковой. Толстой предельно просто формулирует своё понимание нравственности: нет величия там, где нет простоты, добра и правды. Эти нравственные критерии автор применяет ко всем героям романа, начиная с императоров и полководцев и заканчивая простыми русскими мужиками. В результате герои делятся на любимых и нелюбимых в зависимости оттого, насколько их поведение в жизни соответствует принципам простоты, добра и правды.

И во времена Толстого, и до сих пор существует мнение, будто государственный деятель может вести себя не так, как частный человек. Что для частного человека считается мошенничеством, то для государственного мужа — государственной мудростью; что в общественном деятеле будет недопустимой слабостью, то в частном человеке почитается человечностью или мягкостью души. Подобная мораль, таким образом, допускает для одного и того же человека две справедливости, два благоразумия. Толстой отказывается от двойной морали и доказывает, что исторический деятель и простой человек должны мериться одной меркой, что простая справедливость составляет всегда самую мудрую и самую выгодную политику. Для автора жизнь и чувства частного человека на фоне исторических потрясений приобретают такое же важное значение, как и жизнь и поступки исторических личностей.

Толстой даёт собственную оценку всем известным деятелям описываемой исторической эпохи. Это касается прежде всего Наполеона, который и в русской, и особенно в европейской историографии представляется как величайший полководец и государственный деятель. Но для Толстого Наполеон — агрессор, напавший на Россию, отдававший приказы сжигать города и сёла, истреблять русских людей, грабить и уничтожать культурные ценности. Александр Первый, реформатор Сперанский, граф Растопчин, немецкие военные стратеги — все эти исторические фигуранты описываются автором как пустые и тщеславные люди, которые только воображают, что делают историю.

Те же критерии простоты, добра и правды автор применяет для оценки вымышленных персонажей. Рисуя придворную аристократию (семью Курагиных, фрейлину Анну Павловну Шерер, карьеристов Друбецкого, Берга, многочисленных адъютантов), Толстой подчёркивает их безнравственность, лжепатриотизм. Они живут пустыми интересами, далёкими от истинной, по убеждению автора, жизни. Накануне Бородинского сражения, когда солдаты из полка князя Андрея готовятся победить или умереть, светские карьеристы «заняты только своими маленькими интересами. ...для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку» (3, 2, XXV). Патриотизм светского общества во время Отечественной войны проявляется в том, что дворянская знать не ездит во Французский театр и старается говорить по-русски.

Любимые герои Толстого воплощают его жизненный идеал. Князь Андрей и Пьер после долгих нравственных исканий приходят к одному и тому же выводу: надо жить для людей, по правде и совести. Это, однако, не означает отказ отличного мнения, от интенсивной умственной работы, характерной для обоих.

Итак, в «Войне и мире» отразились философские взгляды автора на мир и человека. Во времена Толстого история обычно представлялась как цепь деяний царей и полководцев, народ же на исторической арене не играл никакой роли, его предназначение — исполнять волю «великих людей». Подобный взгляд на историю наглядно отразился в русской и европейской батальной живописи: «...на первом плане огромный генерал сидит на лошади и машет каким-нибудь дрекольем; потом клубы пыли или дыма — не разберёшь; потом за клубами крошечные солдатики, поставленные на картину только для того, чтобы показать, как велик полководец и как малы в сравнении с ним нижние чины» (Д.И.Писарев).

Толстой, размышляя над историческим процессом, анализируя критические моменты русской истории, приходит к мысли, что народ — это не два-три карапузика на заднем плане батальной картины, народ — творец истории. Так писатель отказался от одной крайней точки зрения (история — деяния «великих людей»), но стал отстаивать другую крайность (история безлична): «Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось, — были так же мало произвольны, как и действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору» (3, 1, I). Думается, что правильная точка зрения находится посредине между крайними — историю творит вся нация: и царь, и полководцы, и старшие и младшие офицеры, и простые солдаты, и партизаны, и мирные граждане — словом, все те, кто делает хоть что-нибудь полезное для общего дела, и даже те, кто противится общему делу. Иными словами, исторический процесс совершается по известной латинской пословице: умного судьба ведёт, а глупого — тащит.

Философская концепция в романе Толстого выражена не только в специальных отступлениях, не только в образах Наполеона и Кутузова, но и в каждом герое произведения, так как каждый образ так или иначе иллюстрирует идеи нравственной философии автора. Толстой, как и все русские писатели середины XIX века, пытался решить проблему положительного героя и искал его в дворянской среде. В современной ему русской жизни писатель не видел таких героев, но, обратившись к истории, он нашёл положительные образы — это дворяне 1812 года и 1825 года. Они обогнали своё время, их нравственный облик оказался ближе передовым русским людям 60-х годов XIX века, чем их современникам первой четверти XIX века.

Оценивая всех героев по одним и тем же моральным критериям (простота, добро, правда), Толстой привносит в исторический роман об Отечественной войне 1812 года общечеловеческий (философский) смысл, что делает произведение более глубоким по содержанию и позволяет назвать его эпопеей. Нравственный идеал писателя — это, вне всякого сомнения, народный идеал нравственной жизни. Отказ от эгоизма, тщеславия, праздности, стремление подняться до общечеловеческих интересов, возвысить свои чувства над обыденностью — вот к чему призывает Толстой в своём нравственном учении, представленном в «Войне и мире».

43. Философия истории льва толстого и способы её воплощения в романе «Война и мир». Одна из главных тем романа Толстого “Война и мир” - военная. Толстой описывает величайшие события в русской жизни 1805-1812 гг., которые в совокупности с мирными событиями, “крушениями на месте”, создают историю человечества, где все понятно историкам, но является тайной для Толстого. Писатель дает нам взгляд на историю, в корне противоречащий стандартному взгляду историков как на события, так и на лица, которые “вершат” их. В основу заложено переосмысление обычного понимания исторического события, как - то: его целей, его причин, а также действий и роли в этом событии так называемых великих людей. В качестве примера такого события Толстой берет войну 1812 г., доказывая, что не может быть причины ни для этой войны, ни для любого другого, пусть даже самого незначительного события: “Ничто не причина”. А все те бесчисленные обстоятельства, которые историки называют причинами, - лишь совпадение обстоятельств, имевших место в момент, когда должно было свершиться событие. И именно событие должно было произойти: “Стало быть, причины эти все - миллиарды причин - совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было свершиться только потому, что оно должно было свершиться”. Но, следовательно, и “великие” люди, (их примером в романе является Наполеон), мнящие себя зачинателями такого рода событий, не правы и события не могут двигаться одной лишь волей этого человека: “В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие название событию...”. Великий человек является лишь орудием истории для совершения события. Причем Толстой говорит, что чем выше стоит человек, тем менее свободен он в своих действиях. Ведь Наполеон поначалу сопротивлялся своему восхождению наверх, но “сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма людских произволов терпела их и уничтожила”. Его произвол зависит от воли толпы, от воли сотен людей, “руководимых им”, и в то же время он лишь занимает свое место в истории, как наиболее подходящий для этого места человек, выполняя тем самым свое предназначение, в качестве истории и толпы: “Но стоит только вникнуть в сущность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима”. Да и не может один руководить сотнями: “... сила ветра находится вне влияний”. Но и толпа подчинена той же таинственной силе, которая двигает “великими”. Она слепо верит то в одного, то в другого идола, играет ими, и все же ими она не вольна, а подвластна. Но для чего же тогда нужны великие люди, “гении”, не имеющие ни силы, ни власти управлять событиями истории? Толстой утверждает, что такие люди нужны толпе для оправдания жестокости, насилия и убийств, которые могут свершиться: “Он (Наполеон) одним своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и своею искренностью - он один может оправдать то, что имеет свершиться. Он нужен для того места, которое ожидает его...” Но если “великие люди” не имеют того значения, которое в них вкладывают, значит, и цели, которым они подчиняют событие, бессмысленны. Толстой объясняет нам, что у всех событий есть цель, но цель нам недоступная, и все люди, стремящиеся к своим личным целям, на самом деле под руководством высшей силы содействуют одному - достижению той тайной цели, о которой не знает человек: “Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему цвета, имени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать и других двух людей со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им надлежало исполнить”. То есть они играют свою роль, а когда при неожиданном повороте событий маска с них снята, то “... он... показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им. Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам - смотрите, чему мы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а я двигал вас?”. Итак, тех целей, которые провозглашают “великие” люди”, не существует. Тогда получается, что то величие, которое в основном преследует эти цели, та слава, которую надеются получить “руководящие” огромными массами, принимающими участие в событии, также не имеют смысла, их нет. Получается, что жизнь многих людей пуста, так как цель ее - слава и величие.В романе-эпопее «Война и мир» Льва Николаевича Толстого особенно занимал вопрос о движущих силах истории. Писатель считал, что даже выдающимся личностям не дано решающим образом влиять на ход и исход исторических событий. Он утверждал: «Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, - то уничтожится возможность жизни». По Толстому, ход истории управляется высшим сверхразумным основанием - Божьим промыслом. В финале романа исторические законы сравниваются с коперниковской системой в астрономии: «Как для астрономии трудность признания движения земли состояла в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства неподвижности земли и такого же чувства движения планет, так и для истории трудность признания подчиненности личности законам пространства, времени и причин состоит в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства независимости своей личности. Но как в астрономии новое воззрение говорило: «правда, мы не чувствуем движения земли, но, допустив ее неподвижность, мы приходим к бессмыслице; допустив же движение, которого мы не чувствуем, мы приходим к законам», так и в истории новое воззрение говорит: «правда, мы не чувствуем нашей зависимости, но, допустив нашу свободу, мы приходим к бессмыслице; допустив же свою зависимость от внешнего мира, времени и причин, приходим к законам». В первом случае, надо было отказаться от сознания неподвижности в пространстве и признать неощущаемое нами движение; в настоящем случае точно так же необходимо отказаться от сознаваемой свободы и признать неощущаемую нами зависимость». Свобода человека, по Толстому, состоит только в том, чтобы осознать такую зависимость и постараться угадать предначертанное, чтобы в максимальной мере следовать ему. Для писателя был очевиден примат чувств над разумом, законов жизни над планами и расчетами отдельных людей, даже гениальных, реального хода сражения над предшествующей ему диспозицией, роли народных масс над ролью великих полководцев и правителей. Толстой был убежден, что «ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное», поскольку «великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию, которые так же, как ярлыки, менее всего имеют связи с самим событием». И войны происходят не от действий людей, а по воле провидения. По мысли Толстого, роль так называемых «великих людей» сводится к следованию высшему велению, если им дано его угадать. Это хорошо видно на примере образа русского полководца М.И. Кутузова. Писатель старается убедить нас, что Михаил Илларионович «презирал и знание и ум и знал что-то другое, что должно было решить дело». В романе Кутузов противопоставлен как Наполеону, так и генералам-немцам на русской службе, которых роднит друг с другом стремление выиграть сражение, только благодаря заранее разработанному подробнейшему плану, где тщетно пытаются учесть все неожиданности живой жизни и будущего действительного хода битвы. Русский полководец, в отличие от них, обладает способностью «спокойного созерцания событий» и потому «ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит» благодаря сверхъестественной интуиции. Кутузов влияет лишь на моральный дух своего войска, так как «долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся со смертью нельзя одному человеку-, и знал, что решают участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этою силой и руководил ею, насколько это было в его власти». Этим и объясняется и гневная кутузовская отповедь генералу Вольцогену, который от имени другого генерала с иностранной фамилией, М.Б. Барклая де Толли, сообщает об отступлении русских войск и о захвате всех основных позиций на Бородинском поле французами. Кутузов кричит на принесшего дурные вести генерала: «Как вы... как вы смеете!.. Как смеете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения несправедливы и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему... Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге... Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля... Отбиты везде, за что я благодарю Бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской». Здесь фельдмаршал кривит душой, ибо подлинный неблагоприятный для русской армии исход Бородинского сражения, следствием чего и стало оставление Москвы, известен ему не хуже, чем Вольцогену и Барклаю. Однако Кутузов предпочитает нарисовать такую картину хода битвы, которая сможет сохранить моральный дух подчиненных ему войск, сохранить то глубокое патриотическое чувство, которое «лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека». Резкой критике подвергает Толстой императора Наполеона. Как полководца, вторгающегося со своими войсками на территорию других государств, писатель считает Бонапарта косвенным убийцей множества людей. В данном случае Толстой даже вступает в некоторое противоречие со своей фаталистической теорией, согласно которой возникновение войн не зависит от людского произвола. Он полагает, что Наполеон был окончательно посрамлен на полях России, и в результате «вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров». Толстой верит, что «нет величия там, где нет простоты, добра и правды». Французский император после занятия союзными войсками Парижа «не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки...». И даже когда Наполеон опять захватывает власть во время ста дней, он, по мнению автора «Войны и мира», лишь нужен истории «для оправдания последнего совокупного действия». Когда же это действие совершилось, оказалось, что «последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится. И проходят несколько лет в том, что этот человек в одиночестве на своем острове играет сам перед собою жалкую комедию, интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им. Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам. - Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а я двигал вас? Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого». И Наполеон, и другие персонажи исторического процесса у Толстого - не более чем актеры, исполняющие роли в театральной постановке, срежиссированной неведомой им силой. Эта последняя в лице столь ничтожных «великих людей» являет себя человечеству, всегда оставаясь в тени. Писатель отрицал, что ход истории может определяться «бесчисленными так называемыми случайностями». Он отстаивал полную предопределенность исторических событий. Но, если в своей критике Наполеона и прочих полководцев-завоевателей Толстой следовал христианскому учению, в частности, заповеди «не убий», то своим фатализмом он на самом деле ограничивал способность Бога наделить человека свободной волей. Автор «Войны и мира» оставлял за людьми лишь функцию слепого следования предначертанному свыше. Однако позитивное значение философии истории Льва Толстого заключается в том, что он отказался, в отличие от подавляющего большинства современных ему историков, сводить историю к деяниям героев, призванных увлекать за собой инертную и бездумную толпу. Писатель указал на первенствующую роль народных масс, совокупности миллионов и миллионов индивидуальных воль. Насчет же того, что именно определяет их равнодействующую, историки и философы спорят по сей день, сто с лишним лет спустя после публикации «Войны и мира».

В статье рассматриваются историософские воззрения Л.Н. Толстого, какими они предстают в романе «Война и мир»: его понимание причин исторических событий и движущих сил истории, места и роли людских масс в её движении. В центре внимания автора две проблемы. Первая - интерпретация Толстым исторического события как результата «равнодействующей множества воль». В основании такой интерпретации, считает автор, лежит, с одной стороны, отрицание писателем проявлений телеологизма (исторический процесс неподвластен давлению со стороны ни человека, ни Бога), с другой стороны, признание за человеком способности на свободное волеизъявление в своих действиях и в этой связи множества воль в качестве «единственной причины всех причин истории». Это объясняет, почему в контекст своего понимания причин истории Толстой вводит понятие «исторического дифференциала», позволяющее интегрировать элементарные индивидуальные устремления в силу, рождающую неотвратимость массовых движений и обязательный характер исторических событий. Вторая проблема, рассматриваемая в статье, - интерпретация Толстым роли руководящей личности в истории. Понимание исторической необходимости как равнодействующей множества воль подводит к признанию, что такие личности суть лишь «ярлыки», дающие наименование историческим событиям. Автор статьи, однако, предостерегает от прямолинейного толкования этого тезиса, показывая, что, во-первых, за последним стоят поиски писателем нравственных оснований истории: вопрос о роли руководящей личности для него трансформируется в вопрос о её нравственной ответственности за ход событий, в которых она участвует. Во-вторых, за этим тезисом стоит главная установка философии истории Толстого: движущей силой истории является народ.

In this paper considered L.N. Tolstoy"s historico-philosophical outlooks that appear in the novel "War and Peace": his understanding of the historical events" reasons and driving forces of history, location and role of the masses in the history. There are two crucial problems. First is Tolstoy"s interpreting of the historical event as the effect of "resultant force of the multitude of wills". As author suggests, in the base of this interpretation there is, on the one hand, writer"s negation of teleological manifestations:the historical process is independent to the pressure neither on the part of Man nor on the part of God. On the other hand, there is the acknowledgement of man"s ability for the free command in his activities and thereby the acknowledgement of the multitude of wills qua "single reason of all reasons of history". It explains why Tolstoy introduces the concept "historical differential" in the context of his understanding of reasons of history as that which allows integrate elementary individual aspirations in the force bearing inevitability of the national movements and determining obligate character of the historical events. Second problem considered in this paper is Tolstoy"s interpreting of the leading personality"s role in history. Understanding of the historical necessity as the resultant force of the multitude of wills led to acknowledgement that these personalities are only "labels", giving denominations to the historical events. Author, however, admonishes of straightforward interpretation of this thesis and explains that, firstly, this thesis derived from the Tolstoy"s quest of moral foundations of history: question about leading personality"s role transforms for him into the question about moral obligation of this personality for the course of events in which it takes part. Secondly, there is the main principle of Tolstoy"s philosophy of history behind this thesis - the nation is the driving force of the history.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: историческая необходимость, движущие силы и причины истории, историческое событие, разумное целеполагание, индивидуальная свобода, «роевая жизнь», множество воль, исторический дифференциал, народ, руководящая личность, нравственный модус исторических событий.

KEYWORDS: historical necessity, driving forces and reasons of history, historical event, reasonable targeting, individual liberty, "swarmed life", multitude of wills, historical differential, people, leading personality, moral modus of the historical events.

Для истории существуют линии движения

человеческих воль, один конец которых

скрывается в неведомом, а на другом

конце которых движется в пространстве,

во времени и в зависимости от причин

сознание свободных людей в настоящем.

Л.Н. Толстой

Любая проблема, связанная с творческим наследием Л.Н. Толстого, столь многозначна и многопланова, что при обращении к ней сразу возникает опасение: а возможно ли её рассмотрение, как адекватное пониманию самого писателя? Толстой - и гениальный писатель, и прозорливый, глубокий мыслитель, поэтому трудно провести границу между его художественными образами, сюжетными линиями и стоящими за ними философскими идеями. И дело не только в том, что Толстой-философ «прерывает» Толстого-писателя, как это происходит, например, в романе «Война и мир» в многочисленных отступлениях-размышлениях о причинах и законах истории, о роли в её движении героев и народных масс и т.д. Дело ещё и в том, что сам художественный текст со всеми бытописаниями, детализацией происходящих событий, характеристиками психологического состояния героев и действующих лиц всегда многопланов. Он несёт особый внутренний смысл, имеет свою философскую интенцию, выводя читателя, помимо его воли, за событийные рамки, заставляя увидеть стоящий за ними мир иных смыслов. Вспомним хотя бы описание сцены ранения князя Андрея, искавшего в бою под Аустерлицем «свой Тулон», или внутреннего состояния Пьера Безухова в плену, как бы заново переживающего свою жизнь «в свете», или встречи его с Платоном Каратаевым. В этих и множестве других сцен раздвоение писателя на «художника» и «философа» заслоняется Толстым-мыслителем, для которого литературное творчество и философствование едины. Это что - особенность его гения? Да, но не только.

Художественное творчество внутренне, интимно, связано с философией. «Поэтому между художником и мыслителем существует органическое духовное сродство, в силу которого все подлинные и великие представители каждой из этих форм творчества не только как личности, в большей или меньшей степени, сочетают в себе оба духовных начала, но и имеют в себе именно их внутреннее единство, ибо оба рода творчества истекают в конечном итоге из одного источника, разветвлениями которого они являются», - писал С.Л. Франк [Франк 1996, 315]. Их общим источником является духовная культура, включающая две взаимодополняющие стороны - концептуальную и экзистенциальную. И.Т. Касавин характеризует их как «две версии фундаментальной реальности - объективно-отстранённая и научно-аналитическая, с одной стороны, и человекоразмерная, эмоционально нагруженная, с другой. Отсюда берут своё начало и два способа выражения как трансцендирования - логический и художественный, проблематизация и мифологизация» [Философия и литература... 2009, 75]. Эти два измерения духовной жизни человека являют собой по сути её атрибутивные свойства, заставляющие жить культуру на грани двойного бытия (в мысли и в образе) безотносительно к её национальным формами и творчеству конкретных субъектов, хотя в разной степени в зависимости от времени и места, т.е. того национально-культурного пространства, в котором живёт культура. И в этом смысле интенция толстовского творчества к «философской проблематизации» не есть исключение, она лишь наиболее ярко выражает особенности своего времени: русская философия весь XIX век, начиная от А.Н. Радищева, развивалась в тесном союзе с литературой, а литературе (её лучшим образцам) была свойственна философская рефлексия. Вспомним В.Ф. Одоевского, А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, А.И. Герцена, С.К. Аксакова, Н.Г. Чернышевского, В.В. Розанова, Д.С. Мережковского, поэзию В.Д. Веневитинова, Ф.И. Тютчева, А.А. Фета, Вл. Соловьева, которые в равной степени были и философами и литераторами. Связь двух видов творчества надолго определила лицо отечественной духовной культуры: философия была своеобразным путеводителем в литературных поисках, а литература облекала абстракции «чистого разума» в живую плоть художественных образов. У философии и литературы, как справедливо отмечает В.К. Кантор, выявилось общее смысловое поле (тайны космоса и человеческого бытия, жизни и смерти, насилия и свободы, тема человека), которое каждая в равной степени считали своим. Поэтому понятийно-логический и художественно-образный способы отношения к миру развивались в плодотворном синтезе . Именно такой оценки придерживались, говоря о русской культуре XIX в., Н.А. Бердяев, И.А. Ильин, В.В. Зеньковский, Н.О. Лосский, С.Ф. Франк.

С одной стороны, за стремлением к синтезу стояла исторически сложившаяся на почве православия безусловная константа русской духовности - признание целостности бытия и взаимодополняемости всех форм его постижения: понятийного мышления и образного восприятия, бесстрастной рациональности и верующего разума, интуиции и мистического мироощущения. С другой стороны, имел свои последствия тот факт, что Россия вошла в эпоху Просвещения позже Европы и довольно скоро смогла отнестись к европейскому опыту критически , в частности, увидеть издержки абсолютизации роли «рацио». Мысль (понятие) и художественное восприятие (образ) были подведены под «общий знаменатель» Разума. В итоге философские построения, начиная со славянофилов, наполнялись живой предметностью - «не в попрание факта и закона, а в узрение целостного предмета, скрытого за ними» [Ильин 1922, 442], литературное же творчество наполнялось глубиной философского видения мира.

В статье предлагается рассмотреть проблему исторической необходимости и движущих сил истории как видел ее Л.Н. Толстой в романе «Война и мир». «Война и мир» единственный исторический роман писателя. Как известно, произведение огромно не только по объёму, но и по охвату сфер человеческой жизни. В романе нашли законченное выражение философско-исторические воззрения Толстого на смысл истории, на понимание места и роли человека и людских масс в её движении, на войну и мир как полярные состояния бытия, включающего повседневную жизнь людских поколений. История в понимании писателя - это «история всех, без одного исключения, людей, принимающих участие в событиях».

Толстой о причинах исторических событий

Единственное понятие, посредством которого

может быть объяснено движение народов,

есть понятие силы, равной всему движению

Л.Н. Толстой

Проблема, вынесенная в название параграфа, была одной из главных для Толстого в его осмыслении всей историософской проблематики . Вопрос об исторической причине, т.е. о силе, которая приводит в движение историю, обусловливает взаимосвязь исторических событий, благодаря которой то, что должно случиться, всегда случается, постоянно волновал писателя: «Если цель истории есть описание движения человечества и народов, то первый вопрос, без ответа на который всё остальное непонятно, следующий: какая сила движет народами?» [Толстой 1948, т. 4, эпилог, 616]. С чем/кем связывать эту силу? С Промыслом Божиим? Но это был бы слишком простой ответ, а для Толстого он был неприемлем еще и потому, что писатель отрицал телеологизм в любых его проявлениях как попытку «делания истории». Исторический процесс неподвластен давлению ни со стороны человека, ни со стороны Бога. Толстой не согласен был и с бытующим мнением историков, связывающих направляющую силу исторических событий с волей отдельных лиц (Наполеона, императора Александра, Кутузова), потому что за их действиями, которые носят частный характер, скрывается главное: «сила, равная всему движению народов» [Толстой 1948, т. 4, эпилог, 621]. И если допускать при истолковании истории причинную обусловленность исторических событий, то иной причины, по мнению Толстого, не найти.

Вообще искать в истории причины - дело мало перспективное, поскольку из-за их множества поиски уводят либо «в дурную бесконечность», либо к признанию исключительной роли исторических деятелей [Толстой 1948, т. 4, ч. 2, гл. 1]. Но самое главное, в ходе таких поисков «всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляется нам одинаково справедливыми сами по себе и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой и третий и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона и войны не могло бы быть» [Толстой 1948, т. 3, ч. 1, 4-5]. При этом, чем больше мы будем «дробить» элементы истории, тем недоступнее будут представляться сами причины. Следовательно, исключительных, объясняющих ход истории, событий просто нет. Историка, ищущего их, ждут неправильные ответы. Правильный же ответ будет заключаться в признании, что ход мировых событий «зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях» [Толстой 1948, т. 3, ч. 1, 197].

В объяснении движения истории Толстой исходит из предположения, что всякое историческое событие (поражение русских войск под Аустерлицем, ход битвы под Смоленском, победная для русских «ничья» под Бородиным, вступление французской армии в Москву) детерминировано действиями всех участвующих в нем людей. Поэтому за любым историческим событием стоит «равнодействующая разнонаправленных воль», играющая роль той запускающей силы, которая делает его исторически неизбежным . Это означает одно - историк должен, «отстранив понятия причин, отыскивать законы, общие всем равным и неразрывно связанным между собою бесконечно малым элементам свободы» [Толстой 1948, т. 4, эпилог, 651], - законы, которые, пронизывая ткань исторического поля, задают вектор необходимости «единичным волям», и которые объясняют, почему то, что должно произойти, происходит.

Но возникает вопрос: в какой момент из множества единичных воль рождается обязательный характер конкретного события, что придаёт ему, рождённому волей масс «статус исторической необходимости»? Анализируя ответы историков на этот вопрос, Толстой приходит к выводу, что обязательной составляющей исторической необходимости является совпадение воли с условиями, при которых совершается историческое событие. Настаивая на таком понимании исторической необходимости, писатель, с одной стороны, приходит к отрицанию волюнтаристского взгляда на историю, (требуется совпадение индивидуальных воль с внешними для них условиями), с другой стороны, оставляет право на свободу выбора для каждого из участников исторического события .

Размышления о совпадении воль как константе исторической необходимости подводит Толстого к идее о «дифференциалах истории» как элементарных (одинаковых для всех) устремлениях, составляющих мотивационную основу массовых действий людей: «Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения - дифференциал истории, т.е. однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории» [Толстой 1948, т. 3, ч. 3, 237]. Развивая эту мысль в многочисленных отступлениях и в сюжетном повествовании, он формулирует тезис: необходимое упорядочивание множества воль, т.е. приведение их к некоторому «общему знаменателю», осуществляется, если между ними есть какая-то схожесть, однородность. Так, в основании воинского порыва французских солдат на Бородинском поле было общее желание войти в Москву, где они, измученные предшествующими сражениями и трудностями военного похода, надеялись получить отдых и еду. «Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, а по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки - голодные и измученные походом, в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что "вино откупорено и надо его выпить". Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо» [Толстой 1948, т. 1, ч. 2, 198]. Эти рассуждения приводят писателя к выводу: «Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, на сколько дано человеку достигнуть на этом пути понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов» [Толстой 1948, т. 3, ч. 3, 239].

Идея «исторического дифференциала» воспринималась Толстым как чрезвычайно важная для объяснения не только истории. По пути нахождения элементарной составляющей, считал он, шли все науки в своём развитии. Придя к пониманию бесконечно малого как основы сущего, каждое знание шло дальше - к поиску общих черт, т.е. интеграции малых величин, что в конечном счёте и приводило к выявлению искомой закономерности. Так развивалась математика, астрономия, всё естествознание. На том же пути, уверен Толстой, стоит история. В ней так же, как, например, когда-то в астрономии, все различия в воззрениях связаны с признанием или непризнанием «абсолютной единицы», служащей мерилом видимых явлений. В истории такой единицей является независимая воля отдельного человека, именно она есть та «малая величина», которая, интегрированная с волями других людей, объясняет их поведение в качестве участников массовых действий. Взаимосвязь многих воль, как выражение индивидуальных усилий, лежащая в основании исторических событий, «помноженная» на условия одного и того же момента времени, вводит исследователя в искомую сферу закономерности, т.е. исторической необходимости.

Интерпретация исторической жизни через обращение к «равнодействующей множества воль», сведённых к элементарным психологическим состояниям, выводила Толстого (и как художника и как философа) на осмысление исходного факта человеческого бытия - соединение жизни отдельного человека с исторической жизнью общества. Для Толстого рассмотрение этой проблемы стало возможным через акцентацию включения индивидуальной, личной жизни человека в его общественную, безликую, как он называл, «роевую», жизнь, которая в его понимании осуществляется в сфере необходимости . «Есть две стороны жизни в каждом человеке: жизнь личная, которая тем более свободна, чем отвлечённее её интересы, и жизнь стихийная, роевая, где человек неизбежно исполняет предписанные ему законы» [Толстой 1948, т. 3, ч. 1, 6]. Эта идея проходит через все сюжетные линии романа. Сам же роман, как справедливо замечает исследователь литературного наследия Толстого Е.Н. Купреянова, стал реализацией потенциальных устремлений всего искусства русского классического реализма, искавшего пути к познанию и усовершенствованию общества через познание и самосовершенствование отдельного человека [Купреянова 1966, 197] Можно добавить: реализм романа явился выражением несогласия писателя с утверждавшимся умонастроением, доминантой которого было признание ведущей роли общественной составляющей в нравственно духовной жизни людей.

Есть ещё одна проблема, непосредственно связанная с идеей «дифференциала истории» - это вопрос о роли руководящей личности в истории. История не безлика. Массы являются её движущей силой, от их воли зависит ход и почерк исторических событий, близость или удалённость их исхода, но какова при этом роль принимающих конкретные решения полководцев, правителей, дипломатов?

Роль «руководящей личности» в истории

В исторических событиях так называемые великие

люди суть ярлыки, дающие наименование событию,

которые, так же, как ярлыки, менее всего имеют

связи с самим событием.

Л.Н. Толстой

«Стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, т.е. в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического лица не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима», - так начинает писатель изложение событий и действий русской армии после Бородинского сражения и занятия французами Москвы [Толстой 1948, т. 2, ч.2, 199]. Ни Наполеон, ни Александр I, ни Кутузов не были слепыми «исполнителями истории». Но они не были и её творцами, более того, далеко не всегда становились её действительными героями. «Наполеон в Бородинском сражении исполнял своё дело представителя власти так же хорошо и ещё лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны, спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствования» [Толстой 1948, т. 2, ч. 2, 198]. Но и только - в том смысле, что он своим поведением не определил исход сражения: Наполеону «казалось только , что всё дело происходило по воле его» [Там же]. В этом «казалось только » - суть проблемы. Наполеон за всё время своей деятельности в качестве полководца сражения был подобен ребёнку, который, держась за тесёмочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит. Нетрудно увидеть, что такое объяснение ситуации напрямую связано с представлениями Толстого об исторической необходимости, ведь в сфере последней действия одного человека, как бы он ни был мудр, талантлив и дальновиден, не могут переломить ситуацию . Историческая личность может лишь убыстрить или замедлить ход событий, подстроившись в своих действиях под желания масс и обстоятельства. А что должно произойти, то произойдёт независимо от её воли . «Действия Наполеона и Александра, от слова которых зависело, казалось, чтобы событие совершилось или не совершилось - были так же мало произвольны, как действие каждого солдата, шедшего в поход по жребию или по набору. Это не могло быть иначе потому, что для того, чтобы воля Наполеона и Александра (тех людей, от которых, казалось, зависели события) была исполнена, необходимо было совпадение бесчисленных обстоятельств, без одного из которых событие не могло бы совершиться» [Толстой 1948, т. 3, ч. 1, 5]. Иными словами, руководящая личность является «орудием истории», даже когда в силу своей прозорливости принимает адекватные ситуации решения.

Историки прошлого, считал Толстой, задумываясь о роли выдающейся, т.е. исторической, личности в осуществлении значимых для истории государств событий, как правило, прибегали к одному простому приёму: «они описывали деятельность единичных людей, правящих народом; и эта деятельность выражала для них деятельность всего народа» [Толстой 1948, т. 4, эпилог, 613]. Новые историки отвергли такой метод толкования истории. Но, следуя новой логике, они, тем не менее, пришли к старым воззрениям: народами руководят отдельные люди - герои, наделённые самыми разнообразными, но всегда особыми, чертами характера и природными свойствами. Они исполняют перенесённую на них народом его волю , они являются представителями масс, что и делает их историческими личностями, а когда и героями. Частично соглашаясь с подобными суждениями, Толстой ставит вопрос: а вся (и всегда ли) деятельность исторических лиц служит выражением воли масс? И приходит к выводу: нет, потому что, с одной стороны, «жизнь народа не вмещается в жизнь нескольких людей», с другой стороны, как только личные действия (в том числе и действия выдающейся личности) включаются в «общую сумму», слагаемую из других личных действий, они вплетаются во всеобщую связь исторических событий. С этого момента индивидуальные действия принадлежат не отдельному человеку, а исторической жизни человечества, народа, государства. Поэтому «теория о перенесении совокупности воль масс на исторические лица, может быть, весьма много объясняет в области науки права и, может быть, необходима для своих целей; но в приложении к истории, как только являются революции, завоевания, междуусобия, как только начинается история, - теория эта ничего не даёт» [Толстой 1948, т. 4, эпилог, 628]. Но не следует понимать этот тезис в буквальном смысле слова и уж, тем более, как выражение нигилизма или агностицизма писателя. Какие для такого предостережения есть основания? Одно, но существенное. Толстого как историка интересовала историческая необходимость, её адекватная интерпретация, считал он, требовала отрешиться от отыскания причин в воле отдельного человека (на то она и историческая необходимость!) подобно тому, как астрономы в поисках законов движения планет в своё время отказались от представления «утвержденности земли». История определена равнодействующей множеством воль , воля одного человека ничего не меняет и не объясняет в её движении. Поэтому приведённый вывод писателя не свидетельствует о его историческом нигилизме, он свидетельствует о другом - о признании ведущей роли масс, т.е. народа , в истории . Более того, это признание является исходным принципом всех его историософских построений. Обращая внимание на важность этого признания для понимания сути последних, В.Ф. Асмус подчёркивал: «Последнее слово философии истории Толстого - не фатализм, не детерминизм, не исторический агностицизм, хотя формально все эти точки зрения у Толстого налицо и даже бросаются в глаза. Последнее слово философии истории Толстого - народ» [Асмус, 1959, 210].

Будучи рационалистом по складу ума, Толстой категорически отрицал, что история движется по чьим-либо рациональным планам, в том числе приказам, замыслам исторических личностей. Никто не может «делать историю». Каждый может в ней только участвовать , но характер, способ участия могут быть различными - многое зависит от нравственных характеристик участника исторического события, его понимания наличной ситуации и способности выработать наиболее оптимальную линию поведения, не противоречащую моральным нормам. Такое видение проблемы акцентировало вопрос о нравственной ответственности политических и военных деятелей (равно как и каждого участника массовых событий). Этот вопрос, считал писатель, принадлежит к числу важнейших этических проблем истории. Конечно, как справедливо замечает в своих комментариях Лурье, Толстой понимал, что убивали людей в Москве не Наполеон, не Даву, а некий неотвратимый порядок событий, но порядок, определённый в том числе их приказами, ставившими перед солдатами конкретные цели. В какой-то момент и Даву, и Наполеон могли отказаться от своей «печальной нечеловеческой роли» [Лурье 1993, 36]. Не отказались - вот в этом и есть проблема для Толстого, искавшего во всём происходящем и во всех человеческих действиях прежде всего нравственное основание. Утверждая, что история в своём движении подчинена необходимости, Толстой при этом постоянно возвращался к мысли о том, чтó может сделать человек, вовлеченный в исторический процесс: князь Андрей со знаменем в руках броситься впереди солдат, Пьер спасти ребёнка в горящей Москве, Платон Каратаев найти слова утешения для своих товарищей по плену. Именно этими поступками они и входят в историю, оказывают реальное воздействие на неё. Они выявляют скрытый за абстрактной и бесстрастной «равнодействующей множества воль» моральный модус исторических событий, в этом и состоит их историческая роль, если о таковой имеет смысл говорить историку.

Литература

Асмус 1959 - Асмус В.Ф. Причина и цель в истории по роману Л.Н. Толстого «Война и мир» // Из истории русских литературных отношений XVIII-XX веков. М.-Л., 1959.

Ильин 1922 - Ильин И.А. Русская идея. М., 1922.

Купреянова 1966 - Купреянова Е.Н . Эстетика Л.Н.Толстого. М.,1966.

Лурье 1993 - Лурье Я .С. После Льва Толстого. Исторические воззрения Толстого и проблемы XX века. СПб., 1993.

Толстой 1948 - Толстой Л.Н . Война и мир. В 4-х т. М., 1948.

Философия и литература... 2009 - Философия и литература («круглый стол») // Вопросы философии. 2009. № 9.

Франк 1996 - Франк С.Л. Русское мировоззрение. СПб.,1996.

Примечания

На тему историософских воззрений Толстого есть немало исследований. См.: Асмус В.Ф . Причина и цель в истории по роману Л.Н. Толстого «Война и мир» // Из истории русских литературных отношений XVIII-XX вв. М.-Л., 1959; Бочаров С. Роман Л. Толстого «Война и мир». М.,1978; Дьяков В.А. Л.Н. Толстой о закономерности исторического процесса» // Вопросы истории. 1978. № 8; Кареев Н.И. Историческая философия гр. Л.Н. Толстого в «Войне и мире». СПб., 1888; Квитко Д.Ю. Философия Толстого. М.,1928 (2-е изд. 1930); Купреянова Е.Н. Эстетика Льва Толстого. М.-Л., 1966; Лазерсон М. Философия истории «Войны и мира» // Вопросы обществоведения. М., 1910. Вып.11; Перцев В. Философия истории Л.Н. Толстого // Сборник памяти Л.Н. Толстого. М., 1912; Рубинштейн М . Философия истории в романе «Война и мир» // Русcкая мысль. 1911. Июль; Сабуров А.А. «Война и мир» Льва Толстого. Проблематика и поэтика. М., 1959. О философских взглядах Толстого и его понимании истории писали В.В. Зеньковский , В.И. Ленин, Д.С. Мережковский, Н.Н. Страхов, П.Б. Струве, С.Л. Франк. Особый интерес представляет исследование Я.С. Лурье «После Льва Толстого. Исторические воззрения Толстого и проблемы XX века» (СПб.,1993), где толстовская интерпретация исторического процесса стала предметом философского анализа .

Е.Н. Купреянова одна из первых уделила особое внимание этой идее Толстого. См. её работу «Эстетика Л.Н.Толстого» (с. 194-199). С. Лурье в своём исследовании «После Толстого. Исторические воззрения Толстого и проблемы XX века» продолжил эту линию анализа.

Позицию можно было бы назвать вполне материалистической и даже диалектической, если бы был раскрыт механизм соединения названных двух составляющих. Но этот вопрос остался за пределами внимания писателя.

За этой идеей можно при желании увидеть «перевёрнутый» марксистский тезис: только поняв человека как «совокупность общественных отношений», а с этим механизм включения его в жизнь общества, мы поймём его внутренний мир, поскольку его общественное бытие определяет его сознание. У Толстого логика «от обратного»: только поняв человека как «совокупность множества психических состояний, воль», мы поймём, его действия во внешней для него сфере общественной необходимости.

См. рассуждения писателя о действиях Кутузова под Красным во время знаменитого флангового марша русских войск и оценку его как руководителя народной войны (Война и мир. М., 1948. Т. 4.Ч. 2. Гл.1, 2; Ч. 3. Гл.16, 18, 19; Ч. 4. Гл. 5).