Шолохов вопросы. Михаил Шолохов: жизнь не по лжи

Пожалуй, сегодня немного всерьез воспринимают попыт­ки оспорить авторство “Тихого Дона”. Многочисленные текстологические экспертизы неоднократно подтвер­дили: одну из самых знаменитых эпопей XX века написал именно Михаил Шолохов. Но вопрос остается все равно: как

Мог двадцатитрехлетний парнишка, видевший в жиз­ни одни только Вешки да Москву, написать такую глубо­кую, насыщенную, сочную, психологически верную прозу?

И еще вопрос: а “Родинку”, знаменитый рассказ о том, как красный партизан убил белого офицера, уселся сни­мать с него хорошие сапоги – и обнаружил, что мародер­ствует над трупом собственного сына – как мог написать юноша, которому едва-едва исполнилось двадцать? Что он знал в свои двадцать лет об отцовских чувствах, о воен­ной мужской работе, о революции и гуманизме, о жизни и смерти? Что случилось с ним, что он единственный в эти годы сумел рассказать о Гражданской

Войне не как о свя­той битве за народную правду, а как о братоубийственной бойне без цели и смысла? Остальной литературе пришлось пройти путь длиной в шестьдесят лет, чтобы начать именно так писать об этой войне…

К 1926 году, когда были опубликованы пронзительные, страшные и правдивые “Донские рассказы”, Шолохову ис­полнилось двадцать, и за плечами у него был опыт работы продкомиссаром, службы в реввоенкоме и сочинителем агитпьес, несколько заседаний литобъединения “Молодая гвардия” и пара фельетонов, опубликованных в централь­ной печати. Это – все. Откуда же вырос “Тихий Дон”, который с момента начала публикации в “Октябре” (Шо­лохову – двадцать три года) стал настоящим народным чтением: и стар и мал выхватывали друг у друга журналы “Октября” с новыми главами, маститые писатели гром­ко восхваляли молодой талант, сам нарком Луначарский написал на роман Шолохова восторженную рецензию, а режиссеры Правовой и Рождественский в 1930 году (Шолохову – двадцать пять) сняли первый фильм по первым книгам “Тихого Дона”. Это второй после Лермонтова случай такого раннего литературного дебюта, но у Лермонтова по крайней мере была еще юношеская лирика и романти­ческий “Мцыри”, а Шолохов ударил сразу – прозой умуд­ренного трагическим жизненным опытом старика.

И ладно бы “Тихий Дон” потрясал только эпическим охватом событий, колоритным, богатейшим языком, мет­ким детализирующим словом и огромным количеством талантливо выписанных персонажей. Но ведь дело даже не в этом. Потрясающей правды рассказ о человеке, против воли втянутом в кровавый водоворот жестокой истории, его настоящий – без передергивания, тенденциозности и литературного официоза – трудный путь, каждое дви­жение его незаурядного ума, каждый вздох его неуемной души – это что надо было знать о жизни, чтобы так точно, так искренне, так узнаваемо и в то же время ново выло­жить, как на ладони, перед читателем?

Ответа на шолоховские вопросы теория литературы дать не в состоянии.

А вот история литературы, принимающая все как есть, свидетельствует: не мерялся годами и опытом Шолохов, когда в свои отчаянные тридцать, рискуя головой, писал бесстрашные письма Сталину о перегибах в коллективиза­ции и ужасах голодомора на Кубани (между прочим, Ста­лин в ответ на письма прислал в голодающий край эшелон с зерном), когда почти сорокалетним уходил военкором на фронт Великой Отечественной, когда первым публико­вал рассказ о военнопленных (“Судьба человека”), пока­зывая простой героизм тех, кого официальная пропаганда называла предателями…

Сочинения по темам:

1. Рассказ “Судьба человека” Шолохов посвя­тил редактору издательства “Московский рабочий” Евгении Ле­вицкой. Они познакомились в 1928 году, когда Шолохов принес в...
2. По словам Шолохова, свой роман он “начал писать в 1925 году. Привлекала задача показать казачество в рево­люции. Начал с участия...

Он скрывался от НКВД и приходил пьяным к Сталину, получал Нобелевскую премию и мечтал о славе Льва Толстого. Такова судьба Михаила Шолохова.

УЖЕ при жизни он был признан великим и стал единственным из пяти русских писателей, получивших Нобелевскую премию, будучи гражданином страны. (Иван Бунин, Иосиф Бродский и Александр Солженицын получили награду, находясь в эмиграции, а Борис Пастернак от премии был вынужден отказаться.)

Лауреатом премии он стал "за бескомпромиссное изображение человека XX века". Однако для всех Шолохов прежде всего автор "Тихого Дона".

Первые две книги были изданы в 1928-1929 годах. На 24-летнего писателя обратили внимание. Мировая же слава к Шолохову пришла несколько лет спустя, после того как были напечатаны 3-я и 4-я книги.

На встречу с вождем он опоздал

КСТАТИ, третью книгу "Тихого Дона", в которой речь идет о Гражданской войне, сперва не хотели публиковать. Судьбу и романа, и самого писателя решил Сталин, встречу с которым Шолохову организовал хорошо к нему относившийся Горький.

Встреча вождя и молодого писателя состоялась на даче Горького. Шолохов приехал первым и, увидев, что главного гостя еще нет, отправился на рыбалку. На реке, как водится, время пролетело незаметно. Сталин встретил опоздавшего Шолохова недружелюбно. Разговор получился довольно жестким.

"Почему вы пишете с сочувствием к белому движению? Корниловы у вас там, Лисницкие..." - начал с вопроса Сталин. Оказалось, что перед встречей он прочел весь роман. Шолохов не растерялся: "А белые на самом деле были значительными людьми. Тот же генерал Корнилов сумел пробиться на самый верх, родившись в бедняцкой семье. Ел за одним столом с рядовыми. А когда бежал из австрийского плена, то несколько километров нес на себе раненого солдата". Сталину ответ не понравился: "У советского писателя должен быть отбор - что писать, а что нет". "Так ведь я это в роман и не вставил", - парировал Шолохов. "Ну хорошо, будем печатать", - в конце концов согласился вождь.

Он, кстати, настаивал, чтобы Григорий Мелехов (первоначально героя звали Абрам Ермаков) в финале романа стал советским человеком, чуть ли не коммунистом. Шолохов пытался, но в конце концов так и не смог наступить на горло собственной песне. Над окончанием романа он работал в Москве, гостя у своего друга Василия Кудашева. Тот вспоминал, что Михаил как-то поздно ночью разбудил его: "Нет, Вася, не могу. Вот какой будет финал". И прочитал то, что вскоре стало известно всему миру.

С именем Василия Кудашева связана история пропавшей рукописи "Тихого Дона". Шолохов познакомился с Василием, когда приехал в Москву поступать в МГУ. Но, как сын состоятельных родителей и к тому же беспартийный, не прошел отбора.

Не поступив в университет, Михаил Александрович вернулся к себе в Вешенскую. Но, когда приезжал в столицу, всегда навещал Кудашева. И в один из приездов оставил в его квартире в Камергерском переулке рукопись двух первых книг "Тихого Дона".

Уже после смерти писателя стало известно, что владеет ими дочь Кудашева. Когда женщины не стало и ее дочь тоже умерла, права на реликвию перешли к дальней родственнице Кудашевых. Ее завалили предложениями продать рукопись, в том числе и через аукцион "Сотбис". Предлагали большие деньги. Но она не поддалась на уговоры и решила рукопись за границу не отдавать. В. Путин, бывший тогда премьер-министром, распорядился найти необходимую сумму для приобретения рукописи государством. После того как 885 страниц (605 из них написаны рукой самого писателя, остальные переписаны его женой) рукописного текста попали в распоряжение специалистов, стало окончательно ясно, что автор романа - Михаил Шолохов.

РАЗГОВОРЫ о том, что первая книга "Тихого Дона" написана не Шолоховым, появились еще в 1929 году. Была создана специальная комиссия, вынесшая решение об авторстве Шолохова. Вторая волна обвинений (говорили, будто Михаил Александрович позаимствовал роман у казацкого писателя Крюкова) появилась в 70-е годы.

"Почему? - рассуждает профессор, завотделом новейшей русской литературы Института мировой литературы им. Горького Александр Ушаков. - Да завистников у Шолохова было слишком много. Предисловие к изданной за границей книге "Стремя "Тихого Дона" написал Солженицын. Вернувшись в 50-е годы из ссылки, Александр Исаевич первым делом отправил Шолохову письмо, в котором назвал его великим писателем. Но когда Шолохов выступил против присуждения повести Солженицына "Один день Ивана Денисовича" Ленинской премии, тот, видимо, затаил на него обиду. Уехав жить на Запад, Солженицын - мне это точно известно - стал искать человека, который написал бы антишолоховскую книгу. И, разумеется, нашел. Кстати, когда в нашем распоряжении оказалась рукопись "Тихого Дона", безоговорочно подтверждающая авторство Шолохова, мы предложили Александру Исаевичу взглянуть на нее. Он отказался, сославшись на множество дел".

Взаимоотношения Шолохова с коллегами по цеху - отдельная тема. Алексей Толстой относился к нему довольно сдержанно. Когда в 40-м году зашла речь о присуждении "Тихому Дону" Сталинской премии, Толстой выступил против. Вместе с Фадеевым они настаивали на том, что роман нуждается в доработке, ему не хватает более советского финала. Правда, когда дело дошло до голосования, все деятели культуры - члены комитета по присуждению премии единогласно высказались за "Тихий Дон".

Впрочем, "виновником" положительного решения был сам Сталин, накануне голосования обронивший в разговоре: "Решать, конечно, писателям. Но мне как читателю роман нравится". Тот факт, что читателю Сталину нравится писатель Шолохов, и решил исход дела. Как несколькими годами ранее решил и саму судьбу писателя.

Писателя пытались сделать главой заговора

ДЕЛО в том, что в середине 30-х годов на Шолохова готовилось покушение. НКВД Ростовской области, где тот жил, сфабриковало дело, в котором Шолохов фигурировал как глава местного контрреволюционного заговора. Но один из чекистов успел предупредить писателя. И тот кружными путями, нарочно запутывая следы, уехал в Москву. Добравшись, тут же позвонил секретарю Сталина Поскребышеву. "Не бойтесь, вас позовут", - сказал тот.

Звонка из Кремля Шолохов стал дожидаться в компании Александра Фадеева. Приятели крепко выпили. И вдруг звонок - в Кремль! Поскребышев, видя, в каком состоянии находится Шолохов, попытался отпоить его чаем. Но Сталин почувствовал запах: "Товарищ Шолохов, говорят, вы слишком много пьете!" На что писатель ответил: "С такой жизни запьешь, товарищ Сталин!" И подробно рассказал вождю, что привело его в Москву. После этого разговора Сталин собрал заседание Политбюро, вызвал все руководство НКВД. А через какое-то время там начались серьезные кадровые перестановки.

Шолохов прекрасно понимал, что происходит в стране. Он не был наивным человеком. Наоборот, был довольно практичным и всегда дистанцировался от власти. "Помню, в 54-м году вместе с тогдашним руководителем нашего института Анисимовым мы шли на открытие Второго съезда Союза писателей, - вспоминает профессор Александр Ушаков, - и на улице встретили пошатывающегося Шолохова. "Миша, ты что, пьяный?" - спросил наш директор. "У меня друг из лагерей вернулся, - сказал Шолохов. - 17 лет отсидел. Ни одного целого пальца нет".

С новым руководством страны - Хрущевым и Брежневым - Шолохов общего языка найти не сумел. Закончив "Они сражались за Родину", отослал рукопись Брежневу. Тому роман настолько не понравился, что он даже ничего не ответил. И тогда Шолохов, по словам родственников, сжег рукопись. Хотя, по мнению специалистов, по своей мощи этот роман мог бы сравниться с "Тихим Доном". То, что в конце концов было издано, - далеко не первоначальный вариант, созданный писателем.

Но в историю он все равно вошел как автор великого романа "Тихий Дон". Кампанию по присуждению Шолохову Нобелевской премии стал вести английский писатель лорд Сноу, большой почитатель шолоховского таланта. Так получилось, что за год до этого, в 64-м году, Нобелевскую премию присудили Жану Полю Сартру, который отказался ее принять со словами: "Я не буду получать Нобелевскую премию, пока ее лауреатом не станет Михаил Шолохов".

Для самого Шолохова присуждение Нобелевской премии стало полнейшей неожиданностью. Хотя цену себе, как большому писателю, он знал всегда. Недаром на полях рукописи "Тихого Дона" рядом с автографом "М. Шолохов" он старательно выводил: "Л. Толстой".

"На мой взгляд, Шолохов - самый большой писатель ХХ века, - считает Александр Ушаков. - Тем, которые он затрагивал, не касался никто. Он же писал о главных проблемах столетия, о том, что человека, как и его Григория Мелехова, всегда будут кромсать войны. По уровню понимания века и места человека в нем Шолохову нет равных. Талант Шолохова - это талант пророка".

Шолоховский вопрос

«Роман «Тихий Дон» в совершенстве сочетает классический русский и социалистический реализм».

Эрнест Дж. Симмонс. Введение в русский реализм.

Социалистический, советский, коммунистический необходимо было вычеркнуть – стало ясно после того, как изучили мы материалы Шведской Академии. В завещании Нобеля сказано: награждать – за что? За направление мысли. Какое? И-де-а-ли-сти-чес-ко-е. Стало быть, парящее над политическими пристрастиями и прочими земными заботами. В библиотеке Академии видел я читанные рецензентами книги, поданные в своё время на премию и чуть ли не на каждой странице: «Какой это идеалист?!». Киплинг, последний из писателей-мифотворцев, вот кто умел мастерить фигуры, выходящие, пусть на четырёх лапах, за пределы книжного переплёта. Он обладал словесной магией, но за что же ему премию идеалистическую дали, если у него идея империалистическая?

За Шолохова встал Чарльз Сноу, сказавший нашему Большому Ивану: «Высылайте бумаги, а я подам независимый голос с Запада». Иван нас вызывает и приказывает, чтобы к завтраму было готово. Прочёл я документацию, возвращаюсь в директорский кабинет и, помогая себе, как Полоний, жестами, говорю: «Отделите это от этого, снимайте с меня голову, но если хотите, чтобы дали премию, такие слова, как социалистический и коммунистический, лучше не употреблять». Поднялся Большой Иван из-за своего служебного стола во весь свой рост, который Луначарский приравнивал к высоте телеграфного столба, и, убив меня взглядом, как громовержец, прогромыхал: «И вам не стыдно? А ещё бывший комсомолец!» Но дал добро – во имя интересов государственных.

Изготовил я документы и отправил, а пакет вернулся обратно. Все побледнели, а Иван почернел. В чём дело? Нет никакого Нобелевского комитета там, куда – с опозданием! – были посланы наши бумаги. «Копенганен!» – ударило меня. В тот день у меня в голове был Копенгаген. После годичной стажировки оттуда вернулась одна из моих соучениц по МГУ, и по такому случаю я спешил на встречу всей нашей университетской группы. Отправлял я бумаги вроде бы в Стокгольм, а сам думал: «Копенгаген! Копенгаген!» Вот и вернулся пакет… из Дании. Даю телеграмму в Швецию: «Бумаги давно отправлены». А там не только наконец дошедшие до них бумаги приняли, но и премию дали как было предложено – без партийности, а просто «За бескомпромиссную правдивость».

Позднее, оказавшись в Стокгольме с лекциями по линии «Знания», я первым делом попросил свидания с доктором Остерлингом, ответсекретарем Академии. Шведы насторожились. «Это вы хотите с ним о Солженицыне говорить?» – спрашивали, потому что Остерлинг, жавший руки и Голсуорси, и Бунину, и Элиоту, и Фолкнеру, и Шолохову, только что пожал руку Солженицыну. «Причем тут Солженицын, – говорю, – доктор меня выручил». И пожал я ту же спасшую меня от гражданской смерти руку.

Жавший руки всем литературным Нобелевским лауреатам Остерлинг мне сказал: «Потоком шли письма из вашей страны – не давайте Шолохову, дайте Паустовскому». А за что? Доктор улыбнулся. «Разве в этом дело?» – так можно было истолковать улыбку. А сказать он сказал: «Вы и представить себе не можете, что за политические интриги плетутся за кулисами нашей премии. Только я говорю вам это не для печати. Кроме того, сами знаете, скандал о плагиате».

Шолохов ли написал «Тихий Дон»? Вопрос вроде «шекспировского». А кто написал этого Шекспира? Вопрос старый, однако не устаревший, если отвечать на него по-новому. Шекспира написал Шекспир, – в этом ни один шекспировед сегодня не сомневается, но как написал – никто из профессионалов не повторит традиционного ответа: взял и написал, посетило вдохновение – излил на бумагу… Чтобы вдохновение посетило и взялся за перо, еще много чего должно произойти, прежде чем кто бы то ни было что-то напишет. Творец не творит, а творится, так в сжатом виде можно обозначить современный подход, в котором есть свои крайности, как были крайности в романтической идее о «единственном» и «неповторимом», но в принципе – верно и бесспорно: в словах поэта дышат почва и судьба, по словам Александра Блока. Представить трудно, насколько коллективно-производно авторски-индивидуальное.

Текст «Тихого Дона», нам известный, принадлежит Шолохову – таков вывод Германа Сергеевича Ермолаева, американского эксперта русского происхождения, который выучил четыре тома наизусть, а мы опубликовали в журнале «Вопросы литературы» его статью. Точно так же Шекспиру принадлежит «Гамлет», вобравший, по словам современника, «полно Гамлетов». Об источниках «Гамлета» до сих пор спорят, ясно одно – это переработка другой пьесы и даже нескольких пьес, что считалось тогда в порядке вещей. Как сложился текст шолоховского романа, ещё только начинают исследовать. Допущенный к Шолохову мой очень хороший знакомый, историк, однажды по ходу нашего душевного разговора сказал: «Могу тебе рассказать, – и уже продолжил, – Серафимович…» Разговор происходил в редакции, его отвлекли, и к разговору мы не вернулись. Однако, надеюсь, мой друг известное ему расскажет, поэтому имени не называю.

Шолохов – Стаханов советской литературы, а вместе со Стахановым, как известно, трудилась целая бригада, но также слышал я от людей, достойных доверия: он и сам был орёл. О Шолохове говорили то же самое, впрочем, добавляя: «Пленённый орёл». На меня, хотя говорил я с ним лишь по телефону, произвёл он впечатление двух человек. Один в самом деле орлиного полёта, острый и полный энергии. Другой – смурной, трясина, но то были телефонные разговоры, а откликнуться на приглашение Михаила Александровича, настойчивое, прийти и разделить с ним компанию я не решился: на руках у меня были иностранцы.

В далёком будущем, когда многое окажется снесено могучим ураганом времени, исчезнут нынешние подпорки из пристрастий и организованных мнений, а что останется, то будет стоять на собственных ногах, тогда именно такие фигуры, чудо-богатыри нашего времени, пришедшие на смену классическому чеховскому «нытью», выдающиеся природные дарования, заряженные невероятной жизненной энергией, способные сказку сделать былью, станут привлекать к себе исключительный интерес. Стаханов, Шолохов, Чкалов, Жуков, Королёв – типажно их сыграл актёр из той же плеяды, Николай Крючков. Почему, как в кинокомедии «Свинарка и пастух», оказалась им отведена роль (мягко выражаясь) простофиль, которых, как Чапаева из фильма, водят за нос и в итоге оставляют ни с чем?

Нет в мире неподсудных, Шолохова не только можно, но и нужно так сказать разоблачить, как разоблачили, то есть изучили до последней строки Шекспира, обнаружив его зависимость от современников и придя к выводу, что сочетал он готовые формы, но – как сочетал! Моцарт, пишет историк музыки, не изобрёл каких-либо новых форм. И я не знаю великих писателей, которые бы являлись изобретателями-первооткрывателями, зато, как всем известно, великие писатели были великими читателями, они вычитывали приёмы и формы у ныне забытых новаторов, применяя их с такой содержательной выразительностью, что кажется, будто они те же приёмы и формы открыли, а они – завершители.

«Донские рассказы», несомненно, шолоховские, и «Тихий Дон» – одна рука по стилю и направлению мысли, по энергии и накалу страстей. Но в «Тихом Доне» охват и материал огромный, попадаются (как я думаю) страницы, в которых дает себя знать другая рука. Кроме того, установлено нечто невероятное, если считать, что роман полностью принадлежит никогда не воевавшему двадцатипятилетнему автору. В шолоховском эпическом романе размером с «Войну и мир» нет ни одной исторической ошибки, не спутаны бесчисленные «выпушки, петлички», когда они путаются у отвоевавшего три войны Толстого. Откуда такая безошибочность? Далее, пусть не говорят мне, что иные эпизоды «Тихого Дона» кто-то способен было создать лет в двадцать пять, что не означает, будто одарённый молодой прозаик эти эпизоды у кого-то просто списал. Но даже при сверхгениальности – что молодо, то зелено, как «Герой нашего времени». И это касается не войн и революций. Пуская людей в расход или раскулачивая, как это смолоду делали талантливейшие писатели советского времени, Шолохов и Гайдар, всё равно, по той же молодости, некоторых мелочей в поведении тех же людей заметить не могли, скажем, как мать дает грудь ребенку, что в романе подмечено зрелым взглядом, а возрастной взгляд неподделен. Для этого нужна житейская мудрость, которая до положенного срока не наступает. Молодой талант способен оценить зрелый взгляд и как источник удачно использовать, что, я думаю, в «Тихом Доне» и сделано.

Если бы о подсобных материалах выдающегося по достоинствам романа, вышедшего (согласно мнению тех, кто думает, как Ермолаев) из-под пера Шолохова, было сказано в авторском предисловии, как всегда делалось и делается, то шолоховский вопрос оказался бы давно исчерпан: игра в открытую беспроигрышна! Никто же не упрекал в плагиате Алексея Толстого – сам рассказал, как на основе «Пиноккио» создал «Приключения Буратино». Что там говорить! Вспомним крыловские басни, о которых все знали, что они не оригинальны. Крылов по-своему написал басни Федра и Лафонтена, но как написал! Почему Печорин читал вальтер-скоттовских «Пуритан» сначала с усилием ? Там, одно за другим, три предисловия, объясняющие даже слишком дотошно и подробно, откуда автор взял (а не выдумал) то, о чём рассказывает читателям. Предисловие к «Тихому Дону» надо было, да и сейчас не поздно, написать.

Симмонс навёл критику на мою книгу о лошадях, указав, как и полагалось советологу, о чем я умолчал, – о конях в «Тихом Доне». Критический отзыв американца удалось опубликовать в журнале «Коневодство» – единственный симмонсовский текст, проскочивший в советской печати, и уж как он был доволен, видно, галочку себе где-то поставил. Ведь не допускали. В отличие от МГУ, в Минсельхозе, под эгидой которого издавался лошадиный журнал, понятия не имели о требовательном критике моей иппической исповеди.

Критика Симмонса была совершенно справедливой: среди всех коней, которые проносятся по страницам «Тихого Дона», есть и племенной дончак – четко, умелой, я бы сказал, набитой литераторской рукой прописан иппический этюд, вроде рисунков Ватагина к «Маугли», сделанных в эпоху таланта плюс умения. На этой странице романа стилистическое мастерство сочетается с чувством материала. Точно на таком жеребце я ездил, был он ещё норовистей, по кличке Зверобой, в конюшенном просторечье и по характеру Зверь. Такие кони считаются «людоедами»: едва подойдёшь к нему седлать, бросается на тебя, чтобы зубами загрызть и копытами передними затоптать. Зверь даже ещё пытался теми же зубами вытащить меня из седла уже после того, как успевал я на него взобраться, но таково было условие моего пребывания на той конюшне – езда на Зверобое, а я тогда по возрасту принадлежал к молодому племени, которому, по словам Петрарки в переводе Пушкина, погибать не больно.

Умолчал же я о шолоховских конях потому, что при обработке этого мотива нельзя было использовать наиболее яркие из доступных мне красок. Михаил Александрович в телефон говорит: «Н-ну, где ж-же т-ты? Жжду». А тут из хрущевского секретариата звонят и приказывают очень любезным тоном: «Вас с иностранными гостями гордость нашей литературы ждет, так уж, пожалуйста, расстройте встречу». Звоню, слышу: «Г-где же ты? Что? Ну, хоть сам приходи. Ж-жду!». Дрогнул я – не решился. Потом слышал, рассказывали, будто мы с Шолоховым всю ночь пили и говорили о лошадях. К сожалению, не пили и не говорили. А жаль было легенду разрушать. «Такому вранью грех не верить», как говорил Хемингуэй.

«Отрицательная возможность» – так называли поэты-романтики событие несостоявшееся, но всё же имеющее значение по самой возможности такого события. Разговора, как я уже сказал, было у нас два. При воспоминании о первом звучит у меня в памяти голос поистине живого классика – он настаивает, чтобы я ему назвал своё отчество. Спокойно и серьезно, без малейшей рисовки, отвергает мой довод: слишком велика для меня честь по возрасту. Настаивал Шолохов, желая проверить, кто я – по отцу. Когда же отчество я назвал, столь же естественно тот же звонкий приветливый голос произнёс: «Ну, вот, мы с тобой Михаил и Михайлович», и как бы установив через имена неофициальную связь между нами, Шолохов столь же благожелательно продолжил: «Буду в Москве через месяц, тогда и увидимся: звони!». Через месяц: «Г-где жже ты? Ж-жду!».