Целостный анализ рассказа О’Генри “Последний лист”. «Что такое настоящий шедевр? О чем заставил задуматься рассказ последний лист

О.Генри

В небольшом квартале к западу от Вашингтон-сквера улицы перепутались и переломались в короткие полоски, именуемые проездами. Эти проезды образуют странные углы и кривые линии. Одна улица там даже пересекает самое себя раза два. Некоему художнику удалось открыть весьма ценное свойство этой улицы. Предположим, сборщик из магазина со счетом за краски, бумагу и холст повстречает там самого себя, идущего восвояси, не получив ни единого цента по счету!
И вот люди искусства набрели на своеобразный квартал Гринич-Виллидж в поисках окон, выходящих на север, кровель ХVIII столетия, голландских мансард и дешевой квартирной платы. Затем они перевезли туда с Шестой авеню несколько оловянных кружек и одну-две жаровни и основали «колонию».
Студия Сью и Джонси помещалась наверху трехэтажного кирпичного дома. Джонси – уменьшительное от Джоанны. Одна приехала из штата Мэйн, другая из Калифорнии. Они познакомились за табльдотом одного ресторанчика на Вольмой улице и нашли, что их взгляды на искусство, цикорный салат и модные рукава вполне совпадают. В результате и возникла общая студия.
Это было в мае. В ноябре неприветливый чужак, которого доктора именуют Пневмонией, незримо разгуливал по колонии, касаясь то одного, то другого своими ледяными пальцами. По Восточной стороне этот душегуб шагал смело, поражая десятки жертв, но здесь, в лабиринте узких, поросших мохом переулков, он плелся нога за нагу.
Господина Пневмонию никак нельзя было назвать галантным старым джентльменом. Миниатюрная девушка, малокровная от калифорнийских зефиров, едва ли могла считаться достойным противником для дюжего старого тупицы с красными кулачищами и одышкой. Однако он свалил ее с ног, и Джонси лежала неподвижно на крашеной железной кровати, глядя сквозь мелкий переплет голландского окна на глухую стену соседнего кирпичного дома.
Однажды утром озабоченный доктор одним движением косматых седых бровей вызвал Сью в коридор.
– У нее один шанс… ну, скажем, против десяти, – сказал он, стряхивая ртуть в термометре. – И то, если она сама захочет жить. Вся наша фармакопея теряет смысл, когда люди начинают действовать в интересах гробовщика. Ваша маленькая барышня решила, что ей уже не поправиться. О чем она думает?
– Ей… ей хотелось написать красками Неаполитанский залив.
– Красками? Чепуха! Нет ли у нее на душе чего-нибудь такого, о чем действительно стоило бы думать, например, мужчины?
– Ну, тогда она просто ослабла, – решил доктор. – Я сделаю все, что буду в силах сделать как представитель науки. Но когда мой поциент начинает считать кареты в своей похоронной процессии, я скидываю пятьдесят процентов с целебной силы лекарств. Если вы сумеете добиться, чтобы она хоть раз спросила, какого фасона рукава будут носить этой зимой, я вам ручаюсь, что у нее будет один шанс из пяти, вместо одного из десяти.
После того как доктор ушел, Сью выбежала в мастерскую и плакала в японскую бумажную салфеточку до тех пор, пока та не размокла окончательно. Потом она храбро вошла в комнату Джонси с чертежной доской, насвистывая рэгтайм.
Джонси лежала, повернувшись лицом к окну, едва заметная под одеялами. Сью перестала насвистывать, думая, что Джонси уснула.
Она пристроила доску и начала рисунок тушью к журнальному рассказу. Для молодых художников путь в Искусство бывает вымощен иллюстрациями к журнальным рассказам, которыми молодые авторы мостят себе путь в Литературу.
Набрасывая для рассказа фигуру ковбоя из Айдахо в элегантных бриджах и с моноклем в глазу, Сью услышала тихий шепот, повторившийся несколько раз. Она торопливо подошла к кровати. Глаза Джонси были широко открыты. Она смотрела в окно и считала – считала в обратном порядке.
– Двенадцать, – произнесла она, и немного погодя: – одиннадцать, – а потом: – «десять» и «девять», а потом: – «восемь» и «семь» – почти одновременно.
Сью посмотрела в окно. Что там было считать? Был виден только пустой, унылый двор и глухая стена кирпичного дома в двадцати шагах. Старый-старый плющ с узловатым, подгнившим у корней стволом заплел до половины кирпичную стену. Холодное дыхание осени сорвало листья с лозы, и оголенные скелеты ветвей цеплялись за осыпающиеся кирпичи.
– Что там такое, милая? – спросила Сью.
– Шесть, – едва слышно ответила Джонси. – Теперь они облетают гораздо быстрее. Три дня назад их было почти сто. Голова кружилась считать. А теперь это легко. Вот и еще один полетел. Теперь осталось только пять.
– Чего пять, милая? Скажи своей Сьюди.
– Листьев. На плюще. Когда упадет последний лист, я умру. Я это знаю уже три дня. Разве доктор не сказал тебе?
– Первый раз слышу такую глупость! – с великолепным презрением отпарировала Сью. – Какое отношение могут иметь листья на старом плюще к тому, что ты поправишься? А ты еще так любила этот плющ, гадкая девочка! Не будь глупышкой. Да ведь еще сегодня доктор говорил мне, что ты скоро выздоровеешь… позволь, как же это он сказал?.. что у тебя десять шансов против одного. А ведь это не меньше, чем у каждого из нас здесь в Нью-Йорке, когда едешь в трамвае или идешь мимо нового дома. Попробуй съесть немножко бульона и дай твоей Сьюди закончить рисунок, чтобы она могла сбыть его редактору и купить вина для своей больной девочки и свиных котлет для себя.
– Вина тебе покупать больше не надо, – отвечала Джонси, пристально глядя в окно. – Вот и еще один полетел. Нет, бульона я не хочу. Значит, остается всего четыре. Я хочу видеть, как упадет последний лист. Тогда умру и я.
– Джонси, милая, – сказала Сью, наклоняясь над ней, – обещаешь ты мне не открывать глаз и не глядеть в окно, пока я не кончу работать? Я должна сдать иллюстрацию завтра. Мне нужен свет, а то я спустила бы штору.
– Разве ты не можешь рисовать в другой комнате? – холодно спросила Джонси.
– Мне бы хотелось посидеть с тобой, – сказала Сью. – А кроме того, я не желаю, чтобы ты глядела на эти дурацкие листья.
– Скажи мне, когда кончишь, – закрывая глаза, произнесла Джонси, бледная и неподвижная, как поверженная статуя, – потому что мне хочется видеть, как упадет последний лист. Я устала ждать. Я устала думать. Мне хочется освободиться от всего, что меня держит, – лететь, лететь все ниже и ниже, как один из этих бедных, усталых листьев.
– Постарайся уснуть, – сказала Сью. – Мне надо позвать Бермана, я хочу писать с него золотоискателя-отшельника. Я самое большее на минутку. Смотри же, не шевелись, пока я не приду.
Старик Берман был художник, который жил в нижнем этаже под их студией. Ему было уже за шестьдесят, и борода, вся в завитках, как у Моисея Микеланджело, спускалась у него с головы сатира на тело гнома. В искусстве Берман был неудачником. Он все собирался написать шедевр, но даже и не начал его. Уже несколько лет он не писал ничего, кроме вывесок, реклам и тому подобной мазни ради куска хлеба. Он зарабатывал кое-что, позируя молодым художникам, которым профессионалы-натурщики оказывались не по карману. Он пил запоем, но все еще говорил о своем будущем шедевре. А в остальном это был злющий старикашка, который издевался над всякой сентиментальностью и смотрел на себя, как на сторожевого пса, специально приставленного для охраны двух молодых художниц.
Сью застала Бермана, сильно пахнущего можжевеловыми ягодами, в его полутемной каморке нижнего этажа. В одном углу двадцать пять лет стояло на мольберте нетронутое полотно, готовое принять первые штрихи шедевра. Сью рассказала старику про фантазию Джонси и про свои опасения насчет того, как бы она, легкая и хрупкая, как лист, не улетела от них, когда ослабнет ее непрочная связь с миром. Старик Берман, чьи красные глада очень заметно слезились, раскричался, насмехаясь над такими идиотскими фантазиями.
– Что! – кричал он. – Возможна ли такая глупость – умирать оттого, что листья падают с проклятого плюща! Первый раз слышу. Нет, не желаю позировать для вашего идиота-отшельника. Как вы позволяете ей забивать голову такой чепухой? Ах, бедная маленькая мисс Джонси!
– Она очень больна и слаба, – сказала Сью, – и от лихорадки ей приходят в голову разные болезненные фантазии. Очень хорошо, мистер Берман, – если вы не хотите мне позировать, то и не надо. А я все-таки думаю, что вы противный старик… противный старый болтунишка.
– Вот настоящая женщина! – закричал Берман. – Кто сказал, что я не хочу позировать? Идем. Я иду с вами. Полчаса я говорю, что хочу позировать. Боже мой! Здесь совсем не место болеть такой хорошей девушке, как мисс Джонси. Когда-нибудь я напишу шедевр, и мы все уедем отсюда. Да, да!
Джонси дремала, когда они поднялись наверх. Сью спустила штору до самого подоконника и сделала Берману знак пройти в другую комнату. Там они подошли к окну и со страхом посмотрели на старый плющ. Потом переглянулись, не говоря ни слова. Шел холодный, упорный дождь пополам со снегом. Берман в старой синей рубашке уселся в позе золотоискателя-отшельника на перевернутый чайник вместо скалы.
На другое утро Сью, проснувшись после короткого сна, увидела, что Джонси не сводит тусклых, широко раскрытых глаз со спущенной зеленой шторы.
– Подними ее, я хочу посмотреть, – шепотом скомандовала Джонси.
Сью устало повиновалась.
И что же? После проливного дождя и резких порывов ветра, не унимавшихся всю ночь, на кирпичной стене еще виднелся один лист плюща – последний! Все еще темнозеленый у стебелька, но тронутый по зубчатым краям желтизной тления и распада, он храбро держался на ветке в двадцати футах над землей.
– Это последний, – сказала Джонси. – Я думала, что он непременно упадет ночью. Я слышала ветер. Он упадет сегодня, тогда умру и я.
– Да бог с тобой! – сказала Сью, склоняясь усталой головой к подушке.
– Подумай хоть обо мне, если не хочешь думать о себе! Что будет со мной?
Но Джонси не отвечала. Душа, готовясь отправиться в таинственный, далекий путь, становится чуждой всему на свете. Болезненная фантазия завладевала Джонси все сильнее, по мере того как одна за другой рвались все нити, связывавшие ее с жизнью и людьми.
День прошел, и даже в сумерки они видели, что одинокий лист плюща держится на своем стебельке на фоне кирпичной стены. А потом, с наступлением темноты, опять поднялся северный ветер, и дождь беспрерывно стучал в окна, скатываясь с низкой голландской кровли.
Как только рассвело, беспощадная Джонси велела снова поднять штору.
Лист плюща все еще оставался на месте.
Джонси долго лежала, глядя на него. Потом позвала Сью, которая разогревала для нее куриный бульон на газовой горелке.
– Я была скверной девчонкой, Сьюди, – сказала Джонси. – Должно быть, этот последний лист остался на ветке для того, чтобы показать мне, какая я была гадкая. Грешно желать себе смерти. Теперь ты можешь дать мне немного бульона, а потом молока с портвейном… Хотя нет: принеси мне сначала зеркальце, а потом обложи меня подушками, и я буду сидеть и смотреть, как ты стряпаешь.
Часом позже она сказала:
– Сьюди, надеюсь когда-нибудь написать красками Неаполитанский залив.
Днем пришел доктор, и Сью под каким-то предлогом вышла за ним в прихожую.
– Шансы равные, – сказал доктор, пожимая худенькую, дрожащую руку Сью. – При хорошем уходе вы одержите победу. А теперь я должен навестить еще одного больного, внизу. Его фамилия Берман. Кажется, он художник. Тоже воспаление легких. Он уже старик и очень слаб, а форма болезни тяжелая. Надежды нет никакой, но сегодня его отправят в больницу, там ему будет покойнее.
На другой день доктор сказал Сью:
– Она вне опасности. Вы победили. Теперь питание и уход – и больше ничего не нужно.
В тот же вечер Сью подошла к кровати, где лежала Джонси, с удовольствием довязывая яркосиний, совершенно бесполезный шарф, и обняла ее одной рукой – вместе с подушкой.
– Мне надо кое-что сказать тебе, белая мышка, – начала она. – Мистер Берман умер сегодня в больнице от воспаления легких. Он болел всего только два дня. Утром первого дня швейцар нашел бедного старика на полу в его комнате. Он был без сознания. Башмаки и вся его одежда промокли насквозь и были холодны, как лед. Никто не мог понять, куда он выходил в такую ужасную ночь. Потом нашли фонарь, который все еще горел, лестницу, сдвинутую с места, несколько брошенных кистей и палитру с желтой и зеленой красками. Посмотри в окно, дорогая, на последний лист плюща. Тебя не удивляло, что он не дрожит и не шевелится от ветра? Да, милая, это и есть шедевр Бермана – он написал его в ту ночь, когда слетел последний лист.

Рецензия на книгу О. Генри - «Последний лист», написанная в рамках конкурса «Моя любимая книга». Автор рецензии: Анастасия Халявина. .

«Последний лист» — это удивительная новелла, написанная американским прозаиком О. Генри, чье настоящее имя Уильям Сидней Портер. Этот писатель, как всегда, рассказал о сложном просто и о простом сложно, но так, что это весьма небольшое произведение заставило пролить слезы над книгой в процессе чтения миллионы людей по всей планете! Для меня «Последний лист» стал своеобразным символом самопожертвования и жизни. Ведь именно последний лист удерживал главную героиню от смерти, именно последний лист стал самопожертвованием Бермана во имя жизни юной соседской художницы, именно последний лист решил судьбу двух людей в квартале Гринич-Виллидж. Мне показалось, что О. Генри в своем произведении размышляет о предназначении художников, да и вообще людей искусства. Ведь ни один человек, будь то техник, историк, лингвистик и кто-нибудь другой, был бы не в состоянии, использовав незаурядное воображение, найти такой необычайный выход, а именно, заменить настоящий последний лист бумажным, искусно нарисованным, таким, чтобы даже глаз заболевшей художницы Джоанны не мог его отличить от настоящего. Автор книги говорит нам, что предназначение художника, это посредством прекрасного спасать других людей. Думаю, что на такую мысль меня навели слова автора, где он сказал, что последний лист и явился тем самым шедевром Бермана, который он пытался создать всю свою жизнь!

Эта маленькая новелла, читаемая за десять – пятнадцать минут произвела на меня невероятное необратимое сильнейшее впечатления, под действием которого я и написала стих, передающий содержание новеллы. С вашего позволения, я бы хотела вставить его в мою рецензию. Но мне ы очень хотелось обратиться следующей просьбой, дорогие читатели Букли, что если вы не знакомы с этой книгой, то перед прочтением моего стиха ознакомитесь с ней. Я не хочу вас лишать возможности впервые познакомиться с этой историей во всех тех красках и эмоциях, в которых ее написал сам О. Генри!

Однажды поздней осенью,
Когда деревья с проседью,
Болезнь Джоанну сбила с ног
И вылечить ее никто не мог.

Осенний плющ рос за окном
Джонси решила, что потом,
Когда последний лист падёт,
Её душа в тот мир уйдёт.

«Я жива, пока жив ты,
И прошу, не упади!
Я устала, не могу,
Скоро, скоро я умру!»

Но мир не без добрых людей,
Решила подруга скорей,
Пока не пробил смертный час,
Надежду вселить во всех нас!

Художника — Бермана чудная кисть
Сумела шедевр сотворить.
Листочек последний точь-в-точь,
Заменил улетающий прочь.

И чудо свершилось!
Сомнение прочь!
Джоанна сумела
Болезнь превозмочь!

Но в ту холодную, дождливую ночь,
Когда Берман решил Джоанне помочь,
Простудился художник спаситель и слёг.
Но вылечить его уже никто не смог.

Берман – художник в больнице,
Наутро поспешно скончался…,
Отдав своей жизни частицу,
Юной прекрасной соседской девице.

Рецензия написана в рамках конкурса “ ”.

Рассказ «Последний лист» впервые увидел свет в 1907-м году в сборнике «Горящий светильник». Как и большинство произведений О.Генри он относится к жанру «коротких рассказов» с неожиданной концовкой.

Название произведения – символический образ ускользающей жизни . Последний лист на плюще, цепляющемся за кирпичную стену соседнего дома, становится для больной пневмонией Джоанны (Джонси) временной точкой отсчёта её смерти. Уставшая от физических страданий девушка, придумывает себе примету, позволяющую надеяться на покой («Я устала ждать. Я устала думать. Мне хочется освободиться от всего, что меня держит» ), под которым она, вопреки здравому смыслу, понимает не выздоровление, а смерть.

Психологический настрой Джонси расценивается лечащим врачом как гибельный. Доктор объясняет подруге умирающей девушки Сью, что она должна цепляться за жизнь (совсем как плющ за стену дома), в противном случае её шансы не будут равняться даже один к десяти. Врач (как представитель реалистической профессии) предлагает в качестве смысла жизни – любовь к мужчине. Сью (как человека искусства) удивляет такой выбор. Ей более понятна мечта Джоанны написать красками Неаполитанский залив (об этом больная говорит до тех пор, пока ей не становится хуже, и к этому же возвращается сразу же, как только чувствует себя лучше).

Животворящая сила искусства становится основной идеей рассказа как на уровне частных желаний больной Джоанны, так и общего сюжетного смысла: мечтающий всю жизнь о настоящем шедевре старый, давно уже спившийся художник Берман создаёт изображение, имеющее высшую ценность, изображение, выходящее за рамки искусства, поскольку оно становится самой жизнью. В свою работу старик вкладывает не только талант, но и здоровье: работая под северным порывистым ветром и дождём, он заболевает воспалением лёгких и умирает, даже не дождавшись полного выздоровления Джоанны.

Искусственный (не настоящий) лист оказывается нарисован так искусно, что первое время никто распознаёт в нём подделки. «Тёмнозелёный у стебелька, но тронутый по зубчатым краям желтизной тления и распада» он обманывает не только больную Джонси, но и здоровую Сью. Чудо, созданное руками человека, заставляет девушку поверить в свои жизненные силы, устыдится малодушного желания смерти. Видя, насколько храбро держится последний лист на плюще, Джоанна понимает, что она должна быть сильнее маленького растения: теперь она уже видит в нём не приближающуюся смерть, а несгибаемую жизнь.

Главные герои романа – Сью, Джонси и Берман – становятся воплощением лучших человеческих качеств: любви, заботы, терпения, умения пожертвовать собой ради другого. Похожий одновременно на Моисея, Микеланджело, сатира и гнома Берман воспринимает себя «сторожевым псом» молодых художниц и без малейшей тени сомнения ввязывается в авантюру, стоившую ему жизни. Примечательно, что Джоанну старый художник знает всего несколько месяцев: девушки открывают свою студию в мае, в ноябре Дожанна заболевает пневмонией.

Заботящаяся о больной художнице Сью – работающая ради того, чтобы было, чем её накормить; готовящая для неё куриные бульоны; старающаяся поддержать в ней боевой дух – на первый взгляд, не относится к числу лучших подруг Джоанны. С последней она знакомится случайно и решает работать вместе на основании таких общих интересов как взгляды на искусство, цикорный салат и модные рукава. Для большинства людей эти три позиции вряд ли стали бы основополагающими при принятии решения жить и работать вместе, но для людей искусства в них заключается почти всё: общая художественная цель (духовное родство), одинаковые вкусы в еде (физическое родство), похожий взгляд на моду (единое понимание мира).

Художественное пространство рассказа – запутанное и изломанное, повторяющее само себя несколько раз – замыкает внутри себя происходящие события и отзеркаливает их на примере судеб Джоанны и Бермана (последний выходит за рамки окна, вторгается в реальность, меняет её и умирает вместо смотрящей в окно девушки).

«Последний лист», краткое содержание рассказа О.Генри
«Дары волхвов», художественный анализ рассказа О.Генри
«Дары волхвов», краткое содержание рассказа О.Генри

Рассказ О"Генри "Последний лист" посвящен тому, как главный герой, художник, спасает жизнь смертельно больной девушке ценой собственной жизни. Делает он это благодаря своему творчеству, и последняя его работа оказывается своего рода прощальным подарком ей.

В небольшой квартирке живут несколько человек, среди них две молодые подруги, Сью и Джонси, и уже старый художник, Берман. Одна из девушек, Джонси, серьезно заболевает, и самое печальное состоит в том, что ей самой уже почти не хочется жить, она отказывается бороться за жизнь.

Девушка определяет для себя, что умрет она, когда упадет последний лист с дерева, растущего около ее окна, убеждает саму себя в этой мысли. Но художник не может смириться с тем, что она будет просто ждать своей смерти, готовясь к ней.

И он решает перехитрить и смерть, и природу - ночью он приматывает к ветке нитью нарисованный бумажный лист, копию настоящего, чтобы последний лист никогда не упал и, следовательно, девушка не дала себе "команды" умирать.

Замысел его работает: девушка, все ждущая падения последнего листа и своей смерти, начинает верить в возможность выздоровления. Наблюдая за тем, как последний лист все не падает и не падает, она начинает медленно приходить в себя. И, в конце концов, побеждает болезнь.

Однако вскоре после собственного выздоровления она узнает, что старик Берман только что скончался в больнице. Оказывается, тот серьезно простудился, когда холодной ветреной ночью вешал на дерево фальшивый листок. Художник умирает, но на память о нем девушкам остается этот лист, созданный в ту ночь, когда на самом деле упал последний.

Размышления о назначении художника и искусства

О"Генри в этом рассказе размышляет о том, каково же на самом деле предназначение художника и искусства. Описывая историю этой несчастной больной и потерявшей надежду девушки, он приходит к выводу, что люди талантливые приходят в этот мир, дабы помогать людям более простым и спасать их.

Поскольку ни у кого, кроме как у человека, наделенного творческим воображением, не могло бы возникнуть столь абсурдной и одновременно столь прекрасной идеи - заменить настоящие листы бумажными, нарисовав их столь искусно, что никто и не отличил. Но за это спасение художнику пришлось заплатить собственной жизнью, это творческое решение оказалось своего рода его лебединой песней.

Также он рассуждает и о воле к жизни. Ведь, как сказал доктор, у Джонси был шанс выжить, только если она сама поверит в такую возможность. Но девушка готова была малодушно опустить руки, пока не увидела так и не упавший последний лист. О"Генри дает понять читателям, что все в их жизни зависит лишь от них самих, что силой воли и жаждой жизни можно даже победить смерть.