Евгений александрович мравинский биография дирижера. Евгений Александрович Мравинский: биография

В течение пятидесяти лет (1938-1988) возглавлял Заслуженный коллектив России Академический симфонический оркестр Ленинградской филармонии. Мравинский - один из крупнейших дирижёров XX века, значительная фигура в культурной жизни Ленинграда.

Биография

Родился в дворянской семье Александра и Елизаветы Мравинских. Отец, Александр Константинович (1859-1918), выпускник Императорского училища правоведения, состоял членом консультации при Министерстве юстиции, служил окружным юрисконсультом военно-окружного совета Петроградского военного округа и имел чин тайного советника. Мать, Елизавета Николаевна (1871-1958), происходила из дворянского рода Филковых. Сестра отца, Евгения Мравинская , была знаменитой солисткой Мариинского театра в 1886-1900 годах под псевдонимом Мравина. Сводной сестрой отца была Александра Коллонтай. Среди родственников Мравинского - поэт Игорь Северянин .

Учился во 2-й Санкт-Петербургской гимназии и на естественном факультете Петроградского университета, который бросил из-за невозможности совмещать учёбу с работой в театре. Обучался в дирижёрско-хоровом техникуме при Ленинградской академической капелле. Работал артистом миманса в Мариинском театре, пианистом в Хореографическом училище, где досконально изучил сложную технику классического танца. В 1924 году поступил в Ленинградскую консерваторию на отделение композиции. В 1927 году стал заниматься на отделении дирижирования, где и приобрёл технические навыки и умение работать с партитурой. С 1929 по 1931 годы был заведующим музыкальной частью Ленинградского хореографического училища.

Дебютировал в Мариинском театре в 1932 году. В 1932-1937 годах провёл около 40 программ с оркестром Ленинградской филармонии. В 1934 году этот оркестр одним из первых в СССР получил почётное звание Заслуженного коллектива Республики. В 1932-1938 годах был дирижёром Мариинского театра, в основном балетного репертуара. В 1938 году, победив на Первом Всесоюзном конкурсе дирижёров в Москве, возглавил Симфонический оркестр Ленинградской Филармонии, которым руководил почти 50 лет.

В 1939 году первым исполнил Шестую симфонию Шостаковича . В 1940 году впервые дебютировал в Москве . После начала Великой Отечественной войны оркестр Мравинского был эвакуирован в Новосибирск . Оттуда в сентябре 1944 года оркестр вернулся в Ленинград.

1946 год - первые зарубежные гастроли Мравинского. Он побывал в Финляндии, где также встретился с знаменитым композитором Яном Сибелиусом. В 1954 году, за заслуги в развитии музыкального искусства Мравинскому было присвоено звание народного артиста СССР. 1955 год - вторые зарубежные гастроли оркестра Мравинского - в Чехословакии. 1956 год - гастроли в ГДР, ФРГ, Швейцарии и Австрии , 1958 год - гастроли в Польше , 1960 год - гастроли в семи странах Западной Европы, 34 концерта. С тех пор оркестр Мравинского выезжал на гастроли примерно каждые два года, в Западную или Восточную Европу (8 раз - в Австрии, 6 раз - в Японии). Последние зарубежные гастроли Мравинского состоялись в 1984 году, а последний концерт - 6 марта 1987 года в Большом зале Ленинградской филармонии.

С 1961 года Мравинский преподавал в Ленинградской консерватории, с 1963 года - профессор.

Евгений Мравинский

Е.А. Мравинский

В январе 1947 года Москва принимала австрийского дирижёра Йозефа Крипса, с большим успехом давшего ряд концертов в Большом зале консерватории и в Зале им. Чайковского. Опекать Крипса поручили мне, тем более что я уже был знаком с ним по поездке в Австрию в октябре 1946 года. Из Москвы я повёз Крипса с женой в Ленинград, где мы остановились в гостинице «Астория».

В Ленинграде Крипе дал один концерт с симфоническим оркестром местной филармонии. Деятельное участие в организации концерта принял Е.А. Мравинский – многолетний руководитель оркестра.

Мравинский был тогда ещё относительно молод. Красотой он не отличался, но был обворожителен даже внешне всеми своими удлиненными чертами лица и фигуры. От него веяло редкостным, покоряющим благородством. Ленинградец с чрезвычайной ответственностью отнесся к проведению гастроли своего австрийского коллеги, который – прямо надо сказать – был намного ниже его по мастерству. Однако ни тени превосходства Мравинский, разумеется, не допускал и допустить не мог.

Мравинский быстро наладил репетиции. Крипе был крайне доволен и теплым приёмом, и всей по-ленинградски чёткой организацией репетиционной работы. В Москве всё это происходило не так гладко.

Накануне концерта Мравинский пришел в мой гостиничный номер, предварительно справившись по телефону, когда я могу его принять. Разумеется, я принял его немедленно. Разговор принял неприятный оборот.

– Речь идёт о том, – начал маэстро, затягиваясь тонкой сигаретой, – что мы, ленинградские музыканты, считаем своим долгом вежливости устроить в честь венского гостя прощальный, хотя бы очень скромный ужин. Мне бы хотелось осведомиться, какими средствами вы располагаете для этой цели.

Какими средствами? Мне были отпущены деньги только на питание, проживание и разъезды по городу. Ни о каком банкете в Ленинграде в утверждённой смете не упоминалось. Прощальный приём предусматривался только в Москве, по возвращении из Ленинграда.

Об этом я и сообщил Мравинскому.

– Это довольно странно, – с неудовольствием заметил дирижёр. – Как же у вас при составлении сметы не подумали о столь необходимом жесте гостеприимства? Ведь речь идёт о самом скромном ужине. Кроме Крипса с женой и вас я предусматривал пригласить на прощальный ужин только 20 наиболее важных оркестрантов. В конце концов, можно ограничиться пятнадцатью.

Его аргументы были убедительны. Но где я мог взять деньги?

В составлении сметы я принимал некоторое участие, но меньше всего думал о каком-то банкете в Ленинграде – всего-то Крипе пробыл там три дня – и потому почувствовал себя виновником упущения. Я не переставал любоваться Мравинским, рядом с которым Крипе выглядел неуклюжим мясником; но деньги есть деньги, разрешить расход я мог только с последующей его компенсацией из моего более чем тощего кошелька. Итак, я оставался твёрд: это невозможно.

– Весьма странно, – со скрытым раздражением отреагировал Мравинский. – Как руководитель коллектива я не могу распрощаться с Крипсом только рукопожатием. Необходимо небольшое застолье.

Воцарилась пауза. Я наблюдал за Мравинским. Как красиво, как артистично он курил! Борцы с курением должны строго-настрого запретить все фотоснимки и кинокадры с изображением курящего Мравинского. Дым плавно тонкой струйкой обтекал его руки, плечи, нервное лицо. Он курил так же вдохновенно и самозабвенно, как дирижировал.

– Ну что ж, тогда придется прибегнуть к складчине. Хотя вы должны понять, что после войны и блокады мы, ленинградские музыканты, живем более чем скромно. Многие, обременённые семьями, прямо говоря, нуждаются. Даже небольшой взнос образует ощутимую брешь в бюджете. Всё же я посоветуюсь.

Любезно поклонившись, он легкой походкой удалился из номера. А через полчаса позвонил и сообщил: да, ужин состоится в одном из помещений «Астории» сразу же после концерта. Просил передать приглашение Крипсу с женой, приглашал и меня.

Концерт в знаменитом белоколонном зале Ленинградской филармонии удался на славу. Явился весь цвет ленинградской публики. В одной из лож сидел грузный плешивый человек; мне сказали, что это Юрий Михайлович Юрьев, знавший в своей юности самого Чайковского. Юрьев был завзятый меломан и не пропускал ни одного важного концерта. Вскоре Юрьев – целая эпоха в истории русского театра – скончался.

После концерта состоялся ужин. Кроме жены Крипса присутствовали одни мужчины-оркестранты, не снявшие своих концертных фраков. Подозреваю, что не из уважения к гостю, а по той причине, что приличных выходных костюмов у них не было. Ужин был очень скромен: вино и какая-то закуска. Сидевший во главе стола, между Крипсом и его женой, Мравинский произнес краткий, но красивый тост. Что-то сказал и концертмейстер – первая скрипка. Крипе был утомлен, но польщён. Я сел где-то в конце стола, пил и ел, чувствуя себя гадким тунеядцем и скупердяем.

Не имею доказательств, но убеждён, что никакой складчины Мравинский не только не устроил, но даже не предлагал: он сам оплатил весь ужин, не взяв ни копейки у своих оркестрантов, которых всегда трогательно опекал.

Сразу после ужина Крипсы и я отправились на Московский вокзал, на «Красную стрелу». Никто нас не провожал. Перрон был пустынен. Но вот появился Мравинский с женой. Это была милая, интеллигентная женщина, но, боже мой, как она не подходила к Мравинскому! Ему под стать была бы стройная, поэтичная блондинка, супруга же дирижёра выглядела рядом с ним тяжёлой, земной и прозаичной. На её фоне он казался ещё более одухотворённым.

Пока супруги Крипе устраивались в купе, я вышел с Мравинским на платформу покурить. Очень боялся его антипатии, а её-то вовсе и не было. Мравинский просто и любезно, как с равным, говорил о том, как он любит свой родной город, рассказывал, как здесь начинал свою карьеру, в том числе не на концертной, а на обыкновенной эстраде: вместе с Борисом Чирковым они изображали популярных датских кинокомиков Пата и Паташона. Вот откуда такая пластичность – подумал я.

Попрощался с Крипсами. Поезд незаметно тронулся. На платформе вслед прощально махали руками Мравинский и его жена.

(04.06.1903 - 19.01.1988)

Евгений Александрович родился 4 июня (22 мая ст.ст.) 1903 года в Санкт-Петербурге в дворянской семье Александра Константиновича и Елизаветы Николаевны Мравинских.

Александр Константинович (1859-1918), юрист по образованию, был действительным статским советником (4-й гражданский чин в табели о рангах, соответствующий званию генерала-майора в армии); по другим сведениям он имел чин действительного тайного советника (что соответствовало званию генерала). Елизавета Николаевна (1871-1958) происходила из дворянского рода Филковых.

Из предков и родственников наиболее известны:

дед - Константин Иосифович Мровинский (так писали фамилию в начале XIX века) (1829-1917) (военный инженер, закончил службу в звании генерала-майора);

сестра отца - Евгения Константиновна Мравинская (1864-1914) (сценический псевдоним Мравина), знаменитая солистка Мариинского театра в 1886-1900 годах;

сводная сестра отца - Александра Михайловна Коллонтай;

Игорь Васильевич Лотарев (Северянин).

Родители уделяли много внимания воспитанию и образованию своего единственного сына. Он рано начал изучать языки – сначала французский, затем немецкий.

Первые уроки игры на фортепиано Валентиной Августовной Стрэм. Первое посещение Мариинского театра («Спящая красавица» П.И. Чайковского). Это был тот незабываемый день, когда Мравинский первый раз в жизни увидел и услышал симфонический оркестр.

Посещение оперы Р. Вагнера «Зигфрид». В главной партии – Иван Ершов. Дирижер – А. Коутс. На всю жизнь Евгений Александрович сохранил привязанность к «первым» своим композиторам – Чайковскому и Вагнеру.

В 11-летнем возрасте Мравинский был зачислен сразу во второй класс гимназии. Из всех предметов его больше всего привлекает естествознание. Он составляет богатые коллекции насекомых, штудирует научные труды по энтомологии, орнитологии, ботанике.

Продолжаются домашние уроки на фортепиано с пианисткой О. Ачкасовой-Брандт.

Вынужденный после смерти отца искать работу, Евгений поступает в группу миманса Мариинского театра (в то время уже Театра оперы и балета). Одним из товарищей его становится Николай Константинович Черкасов, в то время артист миманса, впоследствии – выдающийся актер.

На молодого мимиста обратил внимание Иван Ершов. Впоследствии великий артист с истинной симпатией и вниманием следил за стремительным ростом Мравинского, и между ними сложились дружеские отношения (не исключено, что Мравинский принимал участие в постановке Ершовым и Масловской оперы «Кащей бессмертный» в 1919 году).

Но особенное влияние на молодого Мравинского оказал тогдашний руководитель театра Эмиль Альбертович Купер.

«Когда я сейчас задумываюсь о пройденном пути и пытаюсь вспомнить, кто и когда впервые породил во мне неистребимую страсть к дирижированию, товспоминаю человека, чем-то похожего одновременно на Вагнера и Наполеона, наделенного ярким талантом, неиссякаемой энергией, громадной волей. Это был Эмиль Купер, совмещавший в себе дирижера труппы, художественного руководителя и главного дирижера театра, несшего на себе почти все спектакли репертуара. Именно он и внедрил в меня тот «гран отравы», который на всю жизнь связал меня с дирижерским искусством. Именно тогда я увлекся романтикой театрального музицирования, ощутил и понял симфонизм оперной и балетной музыки.»

Поступление на естественнонаучный факультет Петроградского Университета. Однако из-за невозможности совмещать учебу с работой в театре, где он должен был не только участвовать в вечерних спектаклях, но и посещать утренние репетиции, Евгений Александрович прекращает занятия в Университете. Другой причиной ухода из Университета была внутренняя, чисто интуитивная тревога: а если естественные науки – не подлинное его призвание? Видимо, тогда и возникло твердое решение посвятить себя музыке.

Не оставляя работы в театре, Мравинский поступает штатным пианистом-аккомпаниатором в Ленинградское хореографическое училище, в класс педагога Е. Вечесловой-Снетковой. Работа заключалась в фортепианном сопровождении тех многочисленных экзерсисов, которые ежедневно выполнялись учащимися. Играть приходилось, импровизируя на ходу и беспрекословно следуя указаниям педагога. Такая работа (подчас становившаяся для талантливого юноши невыносимо скучной) имела и положительную сторону: на уроках Мравинский досконально изучил сложную технологию классического танца, что, безусловно, помогло ему при дальнейшей работе в балетном театре.

Первая попытка поступить в консерваторию. Мравинский держал экзамен, намереваясь заниматься в классе контрабаса («к этому меня побудило отсутствие необходимых теоретических знаний, предъявляемых к поступающим на композиторское отделение, куда мне давно хотелось попасть» - вспоминал впоследствии дирижер). Однако, несмотря на благополучный исход экзаменов, в консерваторию он не был принят из-за дворянского происхождения (хотя впоследствии эту причину предпочитали официально не вспоминать).

Но Евгений Александрович не опустил рук. Он в том же году начинает посещать учебные классы Петроградской академической капеллы, где под руководством педагога И. Вишневского постигает основы музыкально-теоретических дисциплин.

После вступительных экзаменов в класс композиции, осенью 1924 года Евгений Александрович становится студентом Петроградской консерватории.

Среди педагогов: М.М. Чернов, Х.С. Кушнарев, П.Б. Рязанов, В.В. Щербачев (класс композиции).

«Удивительно содержательной, насыщенной была в то время творческая атмосфера консерватории. Как сейчас вижу проходящего грузной походкой Глазунова, музыкальный и человеческий авторитет которого был непререкаем; миниатюрную фигуру л. Николаева, вселявшего священный трепет не только студентам; необычайно колоритного И. Ершова, всегда словно одержимого искусством; М. Штейнберга, М. Чернова, В. Щербачева и многих других. Талант, знания, ищущая мысль этих художников так привлекали нас, что на занятия к ним мы шли не по звонку, не по принуждению, а по чувству внутренней необходимости, по личному побуждению. Да и занятия выходили далеко за рамки учебного плана Мы жили полнокровной творческой жизнью в классах, на концертах в Малом зале, на спектаклях в Оперной студии и даже в коридорах. Эти длинные коридоры были неотделимы от всей духовной жизни консерватории; здесь мы как бы конденсировали непосредственную, обычно «сдерживаемую» распорядком занятий нашу молодую жизненную энергию. И хотя окна коридоров выходят в темный двор, они нам всегда казались озаренными лучами солнца.»

Евгений Александрович оставляет работу мимиста в театре оперы и балета, продолжая аккомпанировать в Ленинградском хореографическом училище.

Начало дирижерской биографии Мравинского. Будучи предельно требовательным к себе, строго оценив свои композиторские работы, Евгений Александрович, не оставляя занятия композицией, поступает на дирижерский факультет в класс профессора Н. А. Малько (1883-1961). Эти занятия, однако, не принесли радости ни ученику, ни педагогу. Малько, к тому времени достаточно опытный музыкант, не сумел разглядеть в Мравинском яркого дирижерского дарования.

Картина резко изменилась, когда Мравинский, после отъезда Малько за границу (летом 1929 года), перешел в класс к А. В. Гауку (1893-1963). Здесь контакт между учителем и учеником установился сразу. Мравинский быстро приобретает технические навыки и умение работать с партитурой.

Несмотря на явный интерес к композиторским занятиям, Мравинский сочинял гораздо меньше, чем его однокурсники. Некоторые камерные пьесы, написанные им в этот период, исполнялись на учебных концертах в Малом зале консерватории. 4 марта 1929 года в студенческом концерте была исполнена его Сюита для скрипки, флейты и фагота.

В поисках дирижерской практики Мравинский обращается к руководителю самодеятельного симфонического оркестра совторгслужащих Я. М. Геншафту с просьбой разрешить ему поработать с коллективом. В начале Геншафт разрешил студенту-дирижеру лишь присутствовать на репетициях; но когда Геншафт внезапно заболел, репетицию было поручено провести Мравинскому. За первой встречей последовало еще несколько репетиций, а затем Мравинскому предоставили два открытых концерта, в программу первого из которых вошли Andante из 5-й симфонии и Панорама из балета «Спящая красавица» Петра Ильича Чайковского, «Ночь на Лысой горе» Мусоргского, Вальс-фантазия Глинки, «Тореадор и андалузка» Рубинштейна. Отзывы, появившиеся в прессе были весьма одобрительными. Один из них принадлежит И.И. Соллертинскому (журнал «Жизнь искусства», 1929, № 34).

После восьми лет работы аккомпаниатором, где он великолепно зарекомендовал себя, в 1929 году Евгению Александровичу доверили пост заведующего музыкальной частью Ленинградского хореографического училища. В этой должности он проработал до 1931 года.

23 мая 1930 года в концерте композиторского факультета Мравинский дирижирует собственным сочинением – Фрагментами для голоса, трех виолончелей, трех тромбонов, фагота и литавр.

Фактически уже оставив занятия композицией, выполняя государственный заказ, Евгений Александрович осуществляет работу по перестройке курантов Петропавловской крепости – замене мелодии «Коль славен» начальной фразой «Интернационала», используя старый набор колоколов.

Весной 1931 года Мравинский окончил консерваторию по классу дирижирования. Летом он назначается дирижером-ассистентом в Ленинградский театр оперы и балета. Однако, на протяжении этого года, основным занятием Евгения Александровича становится участие в балетных репетициях в качестве пианиста.

В это же время состоялась первая встреча Евгения Александровича с симфоническим оркестром Ленинградской филармонии. Концерт проходил в Саду отдыха. В программу, кроме прочего, входили увертюры «Эгмонт» и «Леонора» (№ 3) Бетховена, вступление к опере «Сорочинская ярмарка» Мусоргского.

20 сентября 1932 года состоялась премьера балета «Спящая красавица» - первой самостоятельной работы Евгения Александровича в Театре оперы и балета (постановка М. Петипа, тщательно отреставрированная Ф. Лопуховым). Молодому дирижеру запланировали лишь две корректурные и одну общую (сценическую) репетицию. Последнюю он провел так ярко, увлеченно и организованно, проявил такое творчески самостоятельное отношение к музыке, что безоговорочно расположил к себе и оркестр, и постановочную группу.

С тех пор на «Спящую красавицу» стали ходить не только для того, чтобы посмотреть Уланову и Сергеева, но и для того, чтобы послушать Мравинского.

В ближайшие полгода он продирижировал «Корсаром» (октябрь 1932 года) и «Жизелью» (февраль 1933) Адана.

В 1932-1937 годах Мравинский проводит около 40 программ с оркестром Ленинградской филармонии.

По словам В.С. Фомина, Мравинский расположил к себе оркестр не сразу. И репертуар, с которым дирижер «выходил» на коллектив, тоже расширялся и углублялся постепенно. Первое время программы филармонических концертов Мравинского отличаются пестротой и преобладанием небольших по объему сочинений (фрагменты из опер Вагнера, сочинения Бизе, Франка, Вальс-фантазия Глинки, Маленькая сюита Стравинского, миниатюры Листа, Глазунова, вальсы И. Штрауса). Вероятно, в выборе сочинений важнейшую роль играла их тематика (программы строились как концерты-лекции). Но вместе с тем они демонстрировали и широту кругозора, и особенности художественного вкуса дирижера, который, безусловно, вносил свои пожелания и коррективы в их составление. Лекторами чаще всего выступали И. Соллертинский и М. Друскин.

Мравинский был введен в постановочную группу, работавшую над «Лебединым озером» Чайковского. Премьера состоялась 13 апреля 1933 года (постановка А. Вагановой).

Едва ли не самой яркой работой дирижера в театре стала новая постановка «Щелкунчика». Премьера состоялась 18 февраля 1934 года (балетмейстер В. Вайнонен).

28 сентября 1934 года – премьера балета «Бахчисарайский фонтан» Асафьева (постановка Р. Захарова). В процессе этой работы композитор, постоянно наблюдавший за деятельностью молодого дирижера, предсказал его дальнейшую судьбу: «Поверьте, он уйдет из театра, его удел – симфоническая музыка».

В июне 1935 года Мравинский становится участником фестиваля искусств, который был организован концертными учреждениями Ленинграда совместно с «Интуристом».

Мравинский ставит свой первый оперный спектакль – «Мазепа» П.И. Чайковского. Премьера 19 февраля 1937 года.

20 окрября 1937 года Евгению Александровичу было поручено открыть новый концертный сезон в Ленинградской филармонии – честь, которой до того удостаивались только главные дирижеры оркестра.

«До сих пор не могу понять, как это я осмелился принять такое предложение без особых колебаний и раздумий. Если бы мне сделали его сейчас, то я бы долго размышлял, сомневался и, может быть, в конце концов не решился. Ведь на карту была поставлена не только моя репутация, но и – что гораздо важенее – судьба нового, никому еще не известного произведения композитора… Но меня извиняло то, что я был молод и не сознавал ни предстоящих трудностей, но всей ответственности, которая выпала на мою долю.»

Год спустя композитор так вспоминал об этом: «Наиболее близко я узнал Мравинского во время нашей совместной работы над моей Пятой симфонией. Должен сознаться, что сначала меня испугал метод Мравинского. Мне показалось, что он слишком копается в мелочах, слишком много внимания уделяет частностям, и мне казалось, что это повредит общему плану, общему замыслу. О каждом такте, о каждой мысли Мравинский учинял мне подлинный допрос, требуя от меня ответа на все возникавшие у него сомнения. Но уже на пятый день нашей совместной работы я понял, что такой метод является безусловно правильным. Я стал серьезнее относиться к своей работе, наблюдая, как серьезно работает Мравинский. Я понял, что дирижер не должен петь подобно соловью. Талант должен прежде всего сочетаться с долгой и кропотливой работой.»

Исполнением этой симфонии начался новый этап в творческой судьбе Мравинского.

В марте 1938 года – участие в декаде русской классической музыки, проходившей в Москве. В программе сочинения П.И. Чайковского (Вторая симфония, арии из опер, Вариации на тему рококо и «Франческа да Римини»).

Весной этого года была сделана первая студийная запись Мравинского - 5-я симфония Шостаковича.

Сентябрь 1938 года – победа на 1-м Всесоюзном конкурсе дирижеров в Москве. В состав жюри входили С. Самосуд (председатель), Л. Штейнберг, Н. Мясковский, Г. Нейгауз, А. Гольденвейзер, А. Гаук, Д. Кабалевский, и др.

«Чувствовалось, что на эстраде появился настоящий дирижер, музыкант, наделенный большим талантом, вооруженный безукоризненной техникой, обладающий глубокой и разносторонней культурой. И тогда же всем стало ясно, что Мравинский – бесспорный кандидат не только на второй, но и на третий тур».

После третьего тура премии были распределены следующим образом:

1-я премия – Е.А. Мравинский;

2-я премия – А.Ш. Мелик-Пашаев и Н.Г. Рахлин;

3-я премия – К.К. Иванов;

4-я премия – не присуждалась;

5-я премия – М.И. Паверман.

После победы на конкурсе последовал приказ Комитета по делам искусств при Совете Народных Комиссаров СССР о назначении Мравинского руководителем оркестра Ленинградской филармонии.

18 октября 1938 года Мравинский открывал концертный сезон Филармонии уже в качестве главного дирижера оркестра. Некоторые произведения, вошедшие в концерт, он исполнял на конкурсе. В этот день прозвучали: увертюра к опере «Директор театра» Моцарта, «Рассвет на Москва-реке» Мусоргского, концерт Хачатуряна для фортепиано с оркестром (солист Л.Оборин) и Пятая симфония Шостаковича.

В ноябре – участие в декаде советской музыки в Москве.

В декабре – исполнение Четвертой симфонии Брукнера.

Начало совместной работы дирижера и оркестра оказалось трудным. «Старожилы» встретили нового руководителя сдержанно и настороженно. Многих ветеранов отпугнули и возраст Мравинского (он был едва ли не самым молодым членом коллектива), и отсутствие опыта руководства оркестром. Когда Мравинский с первых шагов стал вводить строгую дисциплину, в среде оркестрантов начались скрытые противодействия. Опытные музыканты, игравшие со многими знаменитыми дирижерами, не стеснялись на репетициях поправлять Мравинского, ссылаясь при этом на авторитетные имена. Но были в оркестре и музыканты, верившие в нового главного дирижера, готовые поддержать его.

Первое появление в программах Мравинского фрагментов опер Вагнера.

Исполнение сочинений Бетховена: Второй, Четвертой, Пятой и Девятой симфоний, Фантазии для фортепиано, хора и оркестра (с Марией Юдиной).

Исполнение Седьмой симфонии Брукнера.

В мае месяце – гастроли во время декады Ленинградского искусства в Москве. В Москве оркестр выступал впервые. Из пяти концертов три провел Мравинский, один – Н. Рабинович и один – К. Элиасберг.

«Давно уже столица Советского Союза не слыхала столь совершенной со всех точек зрения оркестровой игры», - писал Лео Гинзбург.

Гастроли в Москве явились итогом упорной работы ленинградцев и со всей очевидностью показали, что оркестр, сохранив превосходный творческий заряд прежних лет, достиг нового качества и вступил в полосу нового, пожалуй, невиданного еще за всю его историю расцвета.

Исполнение Девятой симфонии Брукнера.

1938-1940 годы – фестиваль, проведенный оркестром в колхозах Ленинградской области, летние выезды в Кисловодск.

13 марта 1941 года – первое исполнение Сороковой симфонии Моцарта. По отзывам прессы он «играл интересно», однако в других сочинениях Моцарта (инструментальных концертах и оперных увертюрах) критики нередко в то время говорили об «утяжелении» звучности, об «излишней строгости» и «холодности» исполнения. К «своему» Моцарту Мравинский пришел после долгой, кропотливой работы уже в 50-х годах.

Весной 1941 года Евгений Александрович посещает репетиции и концерты Лео Блеха, гастролировавшего в Ленинграде.

Выступая в мае 1941 года на очередной конференции слушателей, художественный руководитель филармонии И. Соллертинский говорил: «Мравинский провел титаническую работу. Ему, в его амплуа главного дирижера, пришлось взять на себя весь монументальный и весь остальной мировой симфонический репертуар. Он должен был проводить и Бетховена, и Чайковского, и Берлиоза. Он должен был овладеть и Малером, и Брукнером. Ему принадлежит честь дирижирования Пятой и Шестой симфониями Шостаковича. Скажу без преувеличения: всякий другой дирижер меньшего масштаба сломился бы под этой непосильной ношей, и у нас, музыкантов, друзей Мравинского, не раз возникало сомнение: не поплатится ли он менингитом, взяв на себя репертуар, который доныне был разделен между первоклассными западноевропейскими дирижерами. Но к чести Мравинского (я говорю это как музыкант, а не как художественный руководитель филармонии), он из этого испытания – действительно испытания огнем – вышел блестяще».

Уже в июне многие артисты оркестра вошли в состав концертных бригад для обслуживания кораблей Балтийского флота, сборных пунктов воинских частей.

В июле выступления музыкантов коллектива проходили в основном на Ленинградском фронте, призывных участках, в госпиталях. Большинство оркестрантов участвовали в строительстве оборонных объектов и бомбоубежищ. Некоторые ушли в народное ополчение.

В августе, согласно решению правительства, оркестр был эвакуирован в глубокий тыл. Коллектив оставлял родной город, когда вокруг Ленинграда уже смыкалось кольцо вражеской блокады.

4 сентября, после почти двухнедельного пути (поезд, в котором ехали музыканты, часто попадал в районы действия вражеской авиации), оркестр прибыл в Новосибирск. Вначале разместились в одном из залов ожидания новосибирского железнодорожного вокзала, но в следующий же день, не завершив еще выгрузки вещей, солисты оркестра начали выступления в воинских частях и госпиталях. Был период, когда необходимость деятельности оркестра в военное время ставилась под сомнение. Однако руководство филармонии и местные общественные организации вошли с ходатайством во Всесоюзный комитет по делам искусств, и вопрос был решен положительно.

Большие дискуссии вызывала и проблема репертуара. Поначалу многие считали, что в городе, где тогда еще не было своего симфонического оркестра, выступления ленинградцев не привлекут публику и в лучшем случае здесь можно играть лишь популярную и легкую для восприятия музыку. Но Мравинский категорически воспротивился этому. И уже в конце 1941 года симфонические концерты собирали такую большую аудиторию, что решено было организовать специальные симфонические циклы в Доме Красной Армии и Клубе завода им. Чкалова. Помимо того оркестр постоянно участвовал в радиопередачах.

Поздней осенью 1943 года Евгений Александрович выезжает в Москву для работы над новой – Восьмой симфонией Шостаковича. Первые исполнения состоялись 3, 4, 10 и 19 ноября 1943 года в Москве при участии Госоркестра СССР. Во время репетиций автор, покоренный работой Евгения Александровича, навечно связал свое детище с именем дирижера, посвятив ему Восьмую симфонию.

Одновременно он принимает участие в юбилейной сессии, посвященной 50-летию со дня смерти Чайковского; цикл концертов, посвященных этой дате, открылся выступлением Мравинского с Государственным симфоническим оркестром Союза ССР.

В тот же период Мравинский много работал с Мясковским над партитурой его Двадцать четвертой симфонии.

16 февраля 1944 года в Новосибирске состоялась премьера Двадцать четвертой симфонии Мясковского.

16 мая 1944 года в Новосибирске Евгений Александрович впервые исполняет Четвертую симфонию Чайковского.

В августа 1944 года закончился обширный цикл прощальных концертов, объявленных филармонией, - в начале сентября 1944 года оркестр возвратился в Ленинград.

Всего за время пребывания в Новосибирске коллектив провел 56 выездных концертов (в т.ч. Омск, Томск, Барнаул, города Кузбасса, Ташкент, Фергана).

Вскоре после отъезда ленинградцев в Новосибирске открылись оперный театр, филармония, музыкальное училище (а впоследствии и консерватория).

По возвращении в Ленинград часть музыкантов ушла на заслуженный отдых; вновь пришли в оркестр те его участники, которые оставались в Ленинграде на протяжении всего блокадного периода или находились в Ташкенте вместе с консерваторией; несколько оркестрантов, демобилизовавшись из рядов Красной Армии, вернулись на прежнюю работу; коллектив пополнился и воспитанниками музыкальных вузов страны.

Первые концерты в Ленинграде коллектив официально объявил отчетными, желая тем самым продемонстрировать итоги трехлетней напряженной работы в Сибири.

11 ноября 1944 года была исполнена Седьмая симфония Шостаковича, а менее чем через месяц – Восьмая. Вслед за этим в Большом зале филармонии звучит Двадцать четвертая симфония Мясковского. Тогда же Мравинский выносит на суд ленинградских слушателей три сочинения, ставших впоследствии значительными его исполнительскими достижениями, - Третью симфонию Бетховена, Первую Брамса и Неоконченную Шуберта.

В феврале 1945 года Мравинский впервые обращается к двум сочинениям Равеля: одно из них – фортепианный концерт (его играл А.Д. Каменский) – более не встречалось в программах дирижера; другое напротив, Мравинский охотно повторял впоследствии – знаменитое Болеро.

В том же сезоне Мравинский исполняет всю музыку Шумана к байроновскому «Манфреду»; к этой партитуре, как, впрочем, и к другим сочинениям Шумана, он затем не возвращался… В самые последние дни сезона, когда страна праздновала великую Победу, дирижер исполнил – впервые в Ленинграде – одно из самых значительных сочинений той поры – Пятую симфонию Прокофьева.

3 и 4 ноября Мравинский осуществил премьеру новой, Девятой симфонии Шостаковича. 20 и 22 ноября Девятая симфония впервые прозвучала в Москве в исполнении Государственного симфонического оркестра СССР под управлением Мравинского. Девятая стала единственной из симфоний Шостаковича, которую дирижер после премьеры никогда больше не играл.

В начале этого года Евгений Александрович впервые играет музыку балета Стравинского «Петрушка».

В феврале-марте оркестр во главе с Мравинским (второй дирижер К. Зандерлинг) гастролировал в Финляндии. Во время гастролей Мравинский, Зандерлинг и Баринова получили возможность посетить Яна Сибелиуса в его загородном доме, из которого он почти не выезжал с конца 20-х годов. Встреча с ним произвела неизгладимое впечатление на наших музыкантов.

В июне на юбилейном фестивале, посвященном 50-летию Пражской филармонии, Мравинский проводит два концерта с ее знаменитым симфоническим оркестром. В обеих программах – Пятая симфония Шостаковича и Вторая сюита из «Ромео и Джульетты» Прокофьева. Кроме того, в этих концертах он аккомпанировал Д. Ойстраху и Л. Оборину.

В том же году заслуги Евгения Александровича дважды отмечаются правительством: весной ему было присвоено почетное звание заслуженного деятеля искусств РСФСР, а в конце года присуждена Государственная премия СССР I-й степени за достижения последних лет в области концертно-исполнительской деятельности.

В мае Евгений Александрович вновь один выезжает в Прагу. Свое участие он обусловил обязательным включением в программу фестиваля Восьмой симфонии Шостаковича, которая незадолго до того была крайне неудачно исполнена в Праге местным дирижером. В исполнении Мравинского сочинение получило высокую оценку пражских слушателей и прессы.

Обе эти поездки в Прагу стали единственными в практике Мравинского «единоличными» зарубежными выступлениями; как до того, так и впоследствии дирижер выезжал за рубеж лишь со своим оркестром.

11 и 12 ноября Прокофьев, премьеры симфонических сочинений которого проходили обычно в Москве, доверил ленинградскому оркестру и его руководителю первое исполнение своей новой, Шестой симфонии. 25 декабря симфония была исполнена в Москве. Долгое время после этого Мравинский оставался единственным исполнителем Шестой симфонии.

На протяжении 1947-1951 годов оркестр, помимо регулярных летних выездов на Рижское взморье, проводит успешные выступления в Эстонии и Литве.

6 декабря оркестр под управлением Мравинского впервые после войны играл в цехе завода «Электросила».

В мае Мравинский впервые исполняет привезенную им из Праги и незадолго перед этим обнаруженную симфонию ре мажор чешского композитора начала ХVIII века Франтишека Мичи.

Мравинский проводит кропотливую и тщательную работу по озвучиванию художественного фильма «Глинка» (режиссер Г. Александров). В этом же году 28 декабря он впервые исполняет забытую до того времени Вторую симфонию С. Ляпунова

18 января Евгений Александрович впервые после многих лет забвения возрождает на концертной эстраде Вторую симфонию В.Калинникова; 27 февраля – Первую симфонию М. Балакирева.

22 октября состоялся концерт, посвященный памяти Сергея Прокофьева. В программу вошли фрагменты из балета «Ромео и Джульетта», Пятая симфония и Первый фортепианный концерт (солист С. Рихтер).

22 ноября состоялась премьера Первой симфонии ленинградского композитора В. Салманова. В дальнейшем дирижер и Заслуженный коллектив республики стали первыми исполнителями всех четырех симфоний этого автора.

17 и 18 декабря в Большом зале Ленинградской филармонии состоялась премьера Десятой симфонии Шостаковича. 29 и 30 декабря симфония была исполнена в Москве ГСО СССР под управлением Мравинского.

За заслуги в развитии советского музыкального искусства Мравинскому было присвоено почетное звание народного артиста СССР.

В этом же году оркестр впервые после войны выехал на гастроли в Москву. Под управлением Мравинского и Зандерлинга коллектив исполнил 6 программ (всего было дано 8 концертов); в концертах Мравинского прозвучали сочинения Моцарта, Дебюсси, Чайковского, Прокофьева, Шостаковича.

Оркестр был приглашен в Чехословакию оргкомитетом фестиваля «Пражская весна». Это был второй в истории оркестра выезд за рубеж. Помимо столицы ленинградцы выступили в Братиславе, Брно и Остраве. Кроме Мравинского в гастролях, как всегда в те годы участвовал К. Зандерлинг.

29 октября – первое исполнение Первого скрипичного концерта Шостаковича Давидом Ойстрахом и Заслуженным коллективом под управлением Мравинского; это была одна из лучших работ оркестра и его руководителя в те годы.

В 1954-55 годах Мравинский часто обращается к вагнеровским программам, к 39-й симфонии Моцарта, Четвертой, Пятой, Шестой и Седьмой Бетховена, двум ноктюрнам Дебюсси, Болеро Равеля. Из симфоний Брукнера в эти годы возобновляется Седьмая. В декабре 1955 года дирижер возвращается к единственной в своем репертуаре малеровской партитуре – Пятой симфонии (с тех пор она более не шла у Мравинского), а также возобновляет Четвертую Глазунова. Из симфоний Шостаковича в эти годы постоянно звучат лишь две – Шестая и Десятая.

Летом ленинградские музыканты выступают в городах ГДР, ФРГ, Швейцарии и Австрии (в Гамбурге была опубликована восторженная рецензия об оркестре с очень показательным названием «Свет с Востока»). В Швейцарии на концертах присутствовали крупнейшие зарубежные музыканты – Отто Клемперер, Яша Хейфец, Натан Мильштейн, Андрес Сеговия.

В Вене своими тремя концертами ленинградцы завершали международный моцартовский фестиваль, посвященный 200-летию со дня рождения великого австрийского композитора. В этом фестивале приняли участие и видные оркестры Европы и такие дирижеры, как Бруно Вальтер, Карл Бем, Герберт фон Караян, Э. Ван Бейнум, Й. Крипс, Э. Майнарди. Неожиданный для многих зарубежных музыкантов успех ленинградцев и их безусловную победу отметили все без исключения венские рецензии.

«Незадолго до своего окончания фестиваль достиг кульминации, превзошедшей самые смелые ожидания. Оркестр Ленинградской филармонии… Это коллектив наивысшего класса, и мы, не колеблясь, присуждаем ему пальму первенства. Из всех известных зарубежных коллективов, которые мы слышали за последнее время, ленинградский – наиболее совершенный, наиболее великолепный. Евгений Мравинский – Большой мастер и воспитатель этого оркестра» - писала газета «Нойес Эстеррайх» 23 июня 1956 года.

С тех пор Вена не выпускает из своего «поля зрения» Мравинского и его оркестр. Они всегда бывают самыми желанными гостями в знаменитом зале Musikverein. В 1960-1982 годах ленинградский оркестр и его главный дирижер приезжали в Вену 8 раз.

25 сентября Мравинский и Заслуженный коллектив выступили с программой, посвязенной 50-летию со дня рождения Д.Д. Шостаковича; с огромным успехом были исполнены Праздничная увертюра, Шестая и Пятая симфонии композитора.

На фестивале советской музыки, организованном филармонией к 40-летию октябрьской революции, Мравинский впервые исполнил Одиннадцатую симфонию Шостаковича. Сочинение, вскоре удостоенное Ленинской премии, сразу прочно вошло в репертуар оркестра и его главного дирижера. Официальная премьера нового произведения состоялась на 4 дня раньше в Москве – под управлением Натана Рахлина.

В сентябре состоялись гастроли в Польской Народной Республике, главной целью которых было участие коллектива в ленинградском фестивале «Варшавская осень».

В этом году состоялось турне оркестра по семи странам (Великобритания, Франция, Бельгия, Голландия, Италия, Швейцария и Австрия – рекордное количество за один выезд), в которых Заслуженный коллектив дал 34 концерта. В числе наиболее значительных событий этого турне – внушительная победа на знаменитом Эдинбургском фестивале, огромный успех Восьмой симфонии Шостаковича в Париже, исполненной в присутствии автора.

В марте – премьера Второй Симфонии В. Салманова.

В феврале состоялась поездка в Москву, где коллектив провел 3 концерта под управлением главного дирижера.

Первому из советских дирижеров Мравинскому присуждается Ленинская премия.

Гастроли в городах Ленинградской области – Волхове и Сланцах.

В мае-июне оркестр во главе с Мравинским гастролировал в Дании, Швеции, Норвегии, Финляндии.

В октябре состоялась премьера Двенадцатой симфонии Шостаковича. Вскоре симфония была записана, и эта запись оказалась последней записью Мравинского, сделанной в студии. Эта симфония оказалась и последним произведением, зафиксированным в записи в исполнении Евгения Александровича (в 1984 году).

В ноябре первым в СССР Мравинский исполняет Третью («Литургическую») симфонию Артюра Онеггера (ноябрь 1961).

В начале года – гастроли в Венгрии (особый успех выпал на долю специально подготовленной для этих гастролей Музыки для струнных, ударных и челесты Бартока).

Гастроли в Киеве.

В апреле – исполнение Альпийской симфонии Рихарда Штрауса.

В конце года – оркестр совершил полуторамесячное турне, одно из наиболее ответственных и сложных, выступив в городах США и Канады. Гастроли прошли с исключительным успехом (ему не смогли помешать даже события в районе Карибского моря, значительно обострившие в этот период отношения между СССР и США). Были исполнены Пятая симфония и Скрипичный концерт Чайковского (солист - Давид Ойстрах), Пятая, Восьмая и Двенадцатая Шостаковича, Четвертая Брамса, Музыка для струнных, ударных и челесты Бартока, сочинения Глинки, Моцарта, Дебюсси.

«Еще один предмет гордости, которым обладает Советский Союз, демонстрировался вчера под громовые аплодисменты полного зала, - писала газета «Нью-Йорк уорлд телеграм энд сан», - Это был ленинградский симфонический оркестр – ансамбль, столь обожаемый любителями пластинок, особенно в связи с записями симфоний Чайковского под управлением Мравинского. Ни он, ни оркестр не могли быть встречены более гостеприимно».

Впервые в СССР – исполнение симфонии Пауля Хиндемита «Гармония мира» (январь 1964), музыки балета Игоря Стравинского «Аполлон Мусагет» (октябрь 1964), Музыки для струнных, ударных и челесты Белы Бартока (декабрь 1964).

В ноябре была исполнена Седьмая симфония Сибелиуса.

В феврале Мравинский провел со своим коллективом 4 концерта в Москве. Пожалуй, самым главным достижением этих гастролей стало поистине мудрое прочтение Мравинским целой когорты выдающихся современных сочинений, ни одно из которых не было в те годы не только репертуарным, но даже достаточно знакомым публике.

«Ясными, совершенными, живыми сошли к слушателям все еще мало известные сочинения больших художников ХХ века. Сошли такими, каковы они на самом деле, но какими многим не представлялись. Смотрите, классика! – словно сказали нам».

Все сочинения, исполненные Мравинским в этих гастролях, были записаны во время концертов и вошли затем в известный набор грамзаписей «Дирижирует Евгений Мравинский».

В октябре – исполнение музыки балетов И. Стравинского «Агон» (впервые в СССР) и «Поцелуй феи».

В конце года оркестр вновь побывал в Москве: он был одним из основных участников декады ленинградского музыкального искусства.

Возобновление Четвертой симфонии Глазунова и сюиты из «Сказания о невидимом граде Китеже и деве Февронии» Римского-Корсакова.

Гастроли в Вене (октябрь) и последующее турне по 11 крупнейшим городам Италии.

В мае-июне – гастроли в ЧССР, Швейцарии и Франции.

Возобновление Четвертой симфонии Брамса и Пятой симфонии Глазунова.

В мае-июне состоялась поездка оркестра во главе с Мравинским в Москву и крупнейшие города Сибири (Челябинск, Красноярск, Новосибирск, Барнаул, Томск и Омск). Почти во всех этих городах оркестр побывал и в годы Великой Отечественной войны. Поэтому встречи со слушателями были здесь особенно волнующими, праздничными.

Осенью – поездка на фестивали русской и советской музыки в Польшу и Румынию.

22 апреля – в день 100-летия В.И. Ленина – Мравинский и оркестр выступили в Большом зале филармонии, исполнив Двенадцатую симфонию Шостаковича и Пятую Чайковского. Через несколько дней ленинградский оркестр и его главный дирижер играли ту же программу в Ульяновске, в Большом зале незадолго до того открытого Ленинского мемориального центра.

Гастроли оркестра в ГДР, посвященные празднованию 200-летия со дня рождения Бетховена. В связи с этим возобновлены Третья, Четвертая, Пятая и Шестая симфонии великого композитора. Заслуженный коллектив во главе с Мравинским был единственным зарубежным оркестром, принимавшим участие в юбилейных бетховенских торжества. Оркестр дал 8 концертов в Дрездене, Лейпциге, Магдебурге, Эрфурте, Йене, Гере, завершив гастроли торжественным концертом в Берлине.

«Этот оркестр – один из самых лучших, возможно даже, Наилучший оркестр мира. Евгений Мравинский, который руководит им 32 года, - один из самых великих дирижеров современности», - писала газета «Фольксштимме».

В ноябре-декабре прошли несколько концертов, посвященных 50-летию Ленинградской филармонии.

Январь – гастроли в Москве. В связи с юбилеем первой советской филармонии Заслуженный коллектив республики – первым из симфонических оркестров страны – был удостоен почетного титула «академический».

Московские гастроли 1972 года стали одной из наиболее ярких страниц в деятельности оркестра за эти годы. В четырех концертах Мравинский исполнял музыку Чайковского, Шостаковича, Прокофьева, Стравинского, Бетховена, Брамса, Вагнера.

«Известные произведения. И при этом – непокидающее ощущение новизны! – писал Андрей Золотов. – Остаешься под впечатлением правды всего в музыке происходящего и ею выраженного. Вдруг открывается внутренний строй музыки. Условность художественного произведения предстает как высочайшее обобщение реальности».

5 и 6 мая в Большом зале филармонии в присутствии автора состоялась ленинградская премьера последней, Пятнадцатой симфонии Шостаковича. Сам Дмитрий Дмитриевич заранее приехал в Ленинград, был на всех репетициях, много работал вместе с Мравинским, иногда даже вносил поправки в партитуру.

Осенью ленинградцы провели 33 концерта в городах ФРГ, Австрии и Италии. После концерта в Мюнхене, в котором Мравинский исполнял Четвертые симфонии Бетховена и Брамса, одна из газет писала, что это исполнение было «поучительным для немцев».

«Даже в яростном упоении Мравинский не позволяет себе ни одного самопроизвольного, бесконтрольного жеста. Очевидно, работа происходит на репетициях. Это, должно быть, титанический труд. От результата этой подготовительной работы иногда перехватывает дыхание…», - писала гамбургская газета «Ди Вельт» 5 октября 1972 года.

4 июня, в день своего 70-летия Мравинский был удостоен звания Героя Социалистического труда. В этот день он вместе с оркестром находился на гастролях в Японии, прошедших с исключительным успехом.

9 августа скончался Дмитрий Дмитриевич Шостакович. 24 и 25 октября Мравинский и Заслуженный коллектив провели в Большом зале Ленинградской филармонии концерты, посвященный памяти композитора. В программу вошли Пятая симфония Шостаковича и Шестая Чайковского.

«Мне выпало большое счастье стать первым исполнителем, а стало быть, и первым комментатором многих сочинений Шостаковича, - вспоминал Евгений Александрович в дни 70-летия композитора, - и если я мог максимально приблизить этот дирижерский комментарий, исполнительскую трактовку его сочинений к авторскому замыслу, то я могу это объяснить только тем, что оба мы жили на одной земле, в одной стране, в одинаковой духовной атмосфере. И поэтому мне кровно близко все, что им создано, что отражено в его музыке. Вот эта «близость сюжета», близость отражения» всегда облегчала мою работу над его музыкой. Специфически музыкальных трудностей, с какими я нередко встречался в работе над произведениями других авторов, здесь не было. Предо мной как бы открывалось то, что я сам давно знал, пережил, но не мог высказать. Мне оставалось только мобилизовать все свои силы, и, казалось, их всегда не хватает для того, чтобы исполнительски выполнить то, что им создано… Как это часто сопутствует подлинной дружбе, - мы понимали друг друга с полуслова. Быть может, поэтому мы сравнительно мало общались, редко спорили и не так уж часто встречались. Война разлучила нас на несколько лет, и я вспоминаю с особой теплотой те сравнительно редкие дни, когда судьбы сталкивала нас в Доме творчества композиторов в поселке Репино, что недалеко от Ленинграда, или в филармонии – на репетициях его сочинений. На репетициях разговор ограничен деловыми репликами. В Репино мы не говорили о музыке, и это, может быть, самые приятные часы. Дни наших встреч я вспоминаю как огромную радость и большое счастье. Такое счастье выпадает не каждому».

Гастроли в Японии.

В начале января было принято специальное Постановление Совета Министров СССР «Об увековечении памяти Д.Д. Шостаковича»; в одном из основных его пунктов значиловь: присвоить имя Д.Д. Шостаковича Ленинградской государственной филармонии.

Для Мравинского и его оркестра 1976 год стал «годом Шостаковича». Выдающимся событием стал задуманный и осуществленный Мравинским цикл концертов, посвященных музыке великого симфониста: с января по апрель Заслуженный коллектив и его главный дирижер исполняли Пятую, Шестую, Восьмую, Десятую и Пятнадцатую симфонии композитора (прозвучала и Четырнадцатая симфония, которую играл Ленинградский камерный оркестр, состоящий из музыкантов Заслуженного коллектива), а также Первый скрипичный концерт (солист В. Либерман).

25 сентября, в день 70-летия композитора, Заслуженный коллектив и Мравинский вновь исполнили Шестую и Пятую симфонии.

В январе Мравинский провел премьеру последней, Четвертой симфонии Салманова (год спустя композитор скончался). Последнюю симфонию автор посвятил ленинградскому оркестру и его руководителю, которые были первыми исполнителями всех четырех его симфоний.

В этом же году Евгений Александрович был удостоен премии имени Артура Никиша, учрежденной в Лейпциге в 1956 году. Мравинский стал первым зарубежным музыкантом, получившим эту почетную награду: до него премия им. Никиша присуждалась исключительно представителям немецкой музыкальной культуры (О. Клемперер, Б. Вальтер, К. Мазур и др.) Как указывалось в решении Лейпцигского городского совета, Мравинский был удостоен этой премии «в знак признания его выдающихся достижений в области музыкальной культуры, служащих углублению дружбы между СССР и ГДР».

Гастроли в Японии.

В январе Евгений Александрович получил известие из Вены об избрании его почетным членом Общества друзей музыки, список которого открыли в 1826 году Бетховен, Вебер, Шпор и Россини.

14 июня в Вене состоялась церемония вручения Мравинскому этого диплома. Речь, произнесенная им во время церемонии, была и стройна и неожиданна: начав ее по-русски, Евгений Александрович с такой естественностью и грациозностью перешел на немецкий (во время рассказа о своей встрече с Бруно Вальтером), что вызвал восхищение у всех присутствовавших.

Это было в период концертов Мравинского и его оркестра в Вене. Началом же гастрольной поездки был Милан, где ленинградцы выступили на фестивале в честь 200-летия знаменитого театра «Ла Скала». Затем концерты прошли в Венеции, Болонье, Флоренции и других городах Италии.

Во время пребывания во Флоренции, в день 75-летия, вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Евгения Александровича орденом Дружбы народов.

Гастроли в Японии (последняя поездка в эту страну была для ленинградцев 6-й по счету).

Гастроли в Австрию, Швейцарию, ФРГ.

25 сентября, в день 75-летия Шостаковича, Мравинский вновь, как и в прежних юбилейных концертах композитора, исполнял Пятую и Шестую симфонии. Возобновил дирижер и несколько других советских сочинений – Вторую симфонию Салманова, Шестую симфонию с вторую сюиту из «Ромео и Джульетты» Прокофьева. Возвращался Мравинский и к двум своим постоянным симфониям Моцарта - №№ 33 и 39, к сочинениям Чайковского.

31 декабря в Большом зале Ленинградской филармонии состоялся концерт, в котором Заслуженный коллектив под управлением своего руководителя исполнял балетную музыку Чайковского и Прокофьева. Успех, как всегда, был грандиозным. Дирижера вновь и вновь вызывали на сцену. Неожиданно Мравинский остановил аплодисменты и единственный раз за всю свою многолетнюю концертную деятельность завершил вечер... обращением к залу. Он тепло поздравил слушателей с Новым годом и почти без всякого перехода заговорил об оркестре. Это была лаконичная, но выразительная Ода Заслуженному коллективу. Причем дирижер с гордостью заявил, что он является одним из старейших слушателей оркестра, что именно этому коллективу он многим обязан.

Летом ленинградские филармонисты во главе с Мравинским посетили 5 европейских стран – Австрию, ФРГ, Швейцарию, Францию и Испанию (это была 33-я зарубежная поездка Заслуженного коллектива).

Особенный успех, превзошедший все ожидания, ленинградцы имели в Испании. Концерты Мравинского в Мадриде и Гранаде стали событиями, о которых, как писала одна из газет, «Будут долго говорить и вспоминать». Отзывы испанской прессы оказались едва ли не самыми яркими и впечатляющими среди сотен рецензий, написанных о Заслуженном коллективе за последние 10-15 лет.

«Концерт Евгения Мравинского был не только необыкновенным концертом. Настоящие любители музыки утверждали, что это было нечто большее, а именно мы стали свидетелями особого, редкого явления, своеобразного художественного действа… Все мы видели оркестры, не отвечающие своей основной задаче, и дирижеров, которые лишь отбивают ритм, позволяя вести себя самому оркестру. С Евгением Мравинским оркестр Ленинградской филармонии действительно является инструментом в руках виртуоза, почти продолжением его тела, его рук. Нет никакой внешней помпы, но практически нет и напряжения. Без дирижерской палочки, сидя на табурете, порой касаясь левой рукой партитуры, 79-летний маэстро взглядом, еле заметным движением руки или даже запястья руководит оркестром, и музыка льется, совершенная и глубокая. Это результат не одних репетиций, а всей артистической карьеры, лучше сказать, всей жизни», - писала мадридская газета «Паис».

Отмечая свой 100-летний юбилей, Заслуженный коллектив во главе с Мравинским приехал в Москву, где выступил с сочинениями Чайковского, Прокофьева, Шостаковича, Бетховена. Наиболее показательным стало само начало гастролей, вернее даже, преддверие первого концерта:

«Давно уже мы не видели, чтобы публика, до отказа заполнившая Большой зал Консерватории, движимая единым чувством глубокого уважения и искреннего восхищения, дружно поднялась со своих кресел и стоя приветствовала появившегося на эстраде дирижера».

19 марта и 8 апреля состоялись праздничные концерты, посвященные 100-летию оркестра. В связи с юбилеем заслуги оркестра были отмечены орденом Трудового Красного Знамени. В этих концертах Евгений Александрович дирижировал произведениями Глинки, Мусоргского и Чайковского.

Последние зарубежные гастроли. На фестивале Шостаковича в Дуйсбурге (Германия) исполнение Пятой и Пятнадцатой симфоний.

29 апреля - последняя запись Мравинского (Двенадцатая симфония Шостаковича в Ленинграде). Кроме нее в концерте прозвучала Пятая Чайковского.

20 ноября (предпоследний концерт Мравинского) – Вагнеровская «монография» в Большом зале Ленинградской филармонии: I отделение - Увертюра к «Нюрнбергским мейстерзингерам», «Шелест леса» из музыкальной драмы «Зигфрид», Прощание Вотана и Заклинание огня из «Валькирии»; II отделение – «Путешествие Зигфрида по Рейну», Траурный марш из «Гибели богов», Полет Валькирий.

6 марта – в Большом зале Ленинградской филармонии последний концерт Мравинского: «Неоконченная» симфония Шуберта и Четвертая симфония Брамса.

В День Крещения Господня, 19 января 1988 года, в 19:30 Евгений Александрович Мравинский скончался у себя дома в Ленинграде. Похоронен на Богословском кладбище.

Такие личности, как Евгений Александрович Мравинский, – явление редкое в любую эпоху. Как правило, жизнь их не бывает благополучной: впрочем, у кого она безоблачна? Поэтому, помимо высот, которых им удается достичь в своем деле, поучительны и те способы выживания, та форма сопротивления иммунитета, что они для себя выбирают.

Вокруг каждого великого человека создаются легенды, будто специально затемняющие его подлинную сущность. Вот и о Мравинском слышишь: мол, сдержанный, замкнутый, холодноватый… Действительно, внешне он так именно и держался – как предписывалось ему его средой, правилами, привитыми с детства.

Но ни мать его, Елизавета Николаевна, из рода Филковых, ни отец, Александр Константинович, тайный советник, юрист по образованию, верно, не предполагали, что все, чему они своего сына учат, что в него вкладывают, окажется в трагическом противоречии со временем, окружением, нравами, понятиями, в которых ему придется существовать.

Все рухнуло, можно сказать, в одночасье: вместо анфилады комнат на Средней Подъяческой, возле канала Грибоедова, – коммуналка, вместо абонемента в Мариинском императорском театре – попытка Елизаветы Николаевны пристроиться там, не важно, кем, пусть даже костюмы гладить. И далее, как в известных сюжетах: распродажа всего, что удалось сберечь, нищета, голод, состояние людей, сознающих, что они помеха для новой власти и что в любой момент…

Но при этом никаких послаблений себе не дозволялось. Те задачи, что были поставлены до крушения всего, оставались, несмотря ни на что, неизменными: мать билась из последних сил, чтобы дать сыну образование. В двадцать восьмом году она ему написала:

“Мне было бы больно ошибиться в звучании твоей личности”.

Возможно, такая требовательность и к себе, и друг к другу поддерживала в них выносливость. А думала мать о высоком предназначении сына еще до его рождения, о чем свидетельствуют ее записи: она почувствовала, что станет матерью, в Венеции, и старалась впитывать окружающую ее красоту так, чтобы это проникло в самое ее нутро. Да, ничего не бывает из ничего.

Евгений Мравинский был выпестован родительской заботой, утонченной образованностью их круга, породы, представителем каковой он оставался на всем протяжении своего жизненного пути, что само по себе говорит о его душевной силе.

Ему исполнилось четырнадцать, когда произошла революция, но как личность он уже был сформирован. Хотя нет, раньше: сызмальства в нем была заложена тяга к бытию всего сущего, давшая ему колоссальный заряд. В дневниках, что он вел всю жизнь, природа, пожалуй, главное действующее лицо. В 1952 году он записывает:

“В сознании человека Природа взглянула не только на себя – а что важнее – внутрь себя. (Самовзгляд природы)”.

А, например, в сентябре 1953-го:

“Вот – еще один цикл кончился: вчера на озере видел в березовых колках – многие деревья совсем оголены и чернеют по-зимнему… Благодарю судьбу – что видел и осязал весь этот цикл: от первых листочков, мушек и пчелок – до начала зимнего сна; от первой неодолимой нежности, к мощи разрешенного изобилия – и до великого успокоения завершенности…”

“А я-то все думаю, что к жизни я не привязан, что не нужно мне ничего… что я умер… Вранье это: так же жаден к жизни, как в юности! За внешними омертвевшими слоями души, послабевшими силами, сердцевина моего существа будто даже и не жила еще – так иссушающе горяча жажда ея… Брать, осязать, видать, обонять, слышать Бытие… “Вещное” Бытие, пусть оно даже является в виде субботних пенсионеров, проносящихся переполненных электричек, вот тех двух собак, готовящихся к драке за будкой станции, или инсультника, присевшего около меня на скамейку…”

Прерывать эти цитаты трудно – настолько велик напор, идущий от текста, от самой натуры Мравинского. Буду по мере возможности возвращаться к этому богатству, пока еще нигде не опубликованному и даже не до конца разобранному. Дай бог здоровья Александре Вавилиной довести это трудное дело до конца.

Столь же рано обнаружились у Мравинского способности к музыке, о возможностях, о сущности которой он тоже размышлял постоянно.

“Можно ли прожить без музыки? – спрашивает он в дневнике. – Как будто она не относится к первейшим потребностям человека. Но лишиться ее равносильно, по выражению Дарвина, “утрате счастья”. Однако я верю во всепобеждающую силу музыки. Достаточно прийти в концертный зал без предубежденности, чтобы оказаться во власти музыки”.

Странно, а точнее, неловко читать в материалах, посвященных Мравинскому, что-де свое призвание он понял не сразу, шел к нему как бы ощупью, увлекшись поначалу естественными науками, потом поступил в группу миманса Кировского, бывшего Мариинского театра, работал концертмейстером в балетных классах, а в консерваторию только со второго раза поступил: от недостаточно еще, что ли, выраженного дарования?

Так возникает версия о средних способностях, средних возможностях, благодаря упорству доведенных до виртуозного мастерства, – версия, близкая посредственностям, греющая их сирую душу. Своего рода клип, доступный вкусам, пониманию масс.

Но отбросим лицемерие: искусство – удел избранных, а музыка – вдвойне. Она требует аристократизма, и духа, и воспитания. Для Мравинского же путь к призванию осложнился не столько даже житейскими, сколько историческими обстоятельствами. В консерваторию его приняли лишь после того, как его родственница, тетка по отцовской линии, Александра Коллонтай, поручилась за его лояльность. Если бы не она, клеймо, родовое проклятие, вполне вероятно, не дало бы нам узнать Мравинского-дирижера. Это ведь был страшный грех – уходить корнями в “дворянское гнездо” к Фету-Шеншину, к Северянину-Лотыреву.

Порода таких, как Мравинский, была обречена на уничтожение. Он выжил. И пронес в себе, как в капсуле, в наше время иную эпоху. Девятнадцатый век. А чего ему это стоило – догадайтесь.

“Из прошлой жизни” сохранился альбомчик (фотографии из него недавно удалось переснять японцам – страстным, фанатическим почитателям Евгения Александровича, для которых он – национальный герой), где семья, еще в полном составе, запечатлена в излюбленном своем месте отдыха, что нынче называется Усть-Нарвой.

Нездешние лица, забытые позы, атмосфера, канувшая в небытие. И нигде ни в чем ни тени аффектации, ни намека на роскошь, на “имеющиеся возможности”. Летний день, соломенные кресла, счастье, что живешь, дышишь, слышишь пение птиц. Большего не может быть – и не надо. Владимир Набоков, которому подобное было даровано и отнято, – никогда не простил. У Мравинского по-другому вышло: он тоже ничего не забыл, но здесь выстоял.

Квартиру, окнами выходящую к Петровской набережной, к Неве, к домику Петра Великого, он получил после того, как начальство прослышало, что он принимает иностранцев в шестиметровой кухне: возмутительно – эпатаж? Да почему… Он просто не умел притворяться и не считал нужным приукрашивать то, в чем ему выпало существовать. У него выработалась своя теория, свой способ выживания: нельзя ничем обрастать – “экспроприируют”.

А вторично это можно уже не перенести. Тем более что он привязывался к вещам, рукотворным предметам, игрушечкам, сувенирчикам, но большего себе не позволял. Любая другая собственность его тяготила, напоминая, вероятно, о пережитом ожоге. Выход – никогда ничего не иметь.

Его дом – доказательство последовательности позиции. Кроме рояля, накрытого, как верная лошадь, попоной, ничего ценного, что могло бы, скажем, грабителя соблазнить. Почти шок: неужели здесь жил великий музыкант, которому мир рукоплескал?! Не то что мебели – ни редкостных картин, ни “богатой” библиотеки, ни техники, разве что простенький проигрыватель, привезенный женой, Александрой Михайловной Вавилиной: о нем речь впереди.

Такое ощущение, что он всегда был готов встать, уйти без оглядки, не сожалея ни о чем оставленном. Но ведь так не бывает, человеческая природа такому сопротивляется. Человеку свойственно врастать. Но он, Мравинский, и врос – в эту землю, в эту страну, откуда его было не выдернуть. Хотя соблазны, предложения до последнего, можно сказать, дня возникали. Нет, крепко сидел, как ни расшатывали его и с той, и с другой стороны.

…Казалось бы, пора понять: среди настоящих художников не было в нашу эпоху баловней, всем давали по зубам, всем – для острастки что ли? – петлю накидывали, “предупреждали”, угрожали. И все же теплится надежда: вдруг хоть кому-то удалось сохраниться вне соприкосновения с грубой, жесткой рукой, не услышав оскорбительных окриков? Тем более музыка – она же вне политики. И музыкантов такого ранга, как Мравинский, следовало хотя бы из прагматических соображений беречь, как украшение фасада.

Поэтому каждый раз, точно впервые, недоумеваешь, негодуешь, отказываешься понимать, что же это за зло такое, у которого взамен обрубленных голов новые мгновенно прирастают, и что принуждает нацию заниматься самоистреблением, и отчего власть посредственностей так велика, а жертвы – лучшие из лучших…

Вот и в отношении Мравинского, признаться, оставались иллюзии. Ведь гигант, уникум – надо же, пятьдесят лет простоять за пультом одного и того же оркестра, который весь мир называл не иначе, как “оркестром Мравинского!” Да и сам облик Евгения Александровича, магически действующий и на оркестр, и на зал, рост, осанка, безупречная лепка лица, где все лишнее – отжато, вызывали скорее трепет, а уж никак не сочувствие. И награждали его, отличали: так неужели и его, и ему… Да, именно. Дергали на протяжении всей жизни.

Вплоть – страшно выговорить – до угрозы увольнения. И когда – в апогее всемирной славы! В доказательство можно было бы привести фамилии деятелей и деятельниц из местной ленинградской руководящей элиты, но, с другой стороны, зачем воскрешать их из забвения, ими вполне заслуженного? Тем более что сам Евгений Александрович старался жить, работать вне сферы их досягаемости, никак и ни в чем не пересекаясь, до той поры, пока…

– Пока он не понимал, – говорит Александра Михайловна Вавилина-Мравинская, – что это очередное препятствие. Препятствие продирижировать то, что ты хочешь, вести ту программу, которую задумал. Так было и в 1938-м, и в 1948-м… А, например, в 1970 году его вызвали в Смольный, и секретарь по идеологии заявила ему, что филармония в нем больше не нуждается.

Это было за два дня до посадки в поезд, оркестр уезжал с концертами по Европе. Гастроли оказались сорваны. Послали, как принято, телеграмму, что Мравинский тяжело болен, – стандартный прием. Но тогда еще, можно считать, обошлось, Госконцерту не пришлось платить неустойку, нашли замену, и достойную – Светланова. Вот с гастролями в Японии в 1981 году, куда оркестр тоже не пустили, сложнее получилось: убытки понесли все, а японского импресарио почти разорили.

– Слышала, оркестр однажды “наказали” за то, что кое-кто из музыкантов после очередной зарубежной поездки не вернулся. Тогдашний “хозяин” Ленинграда вызвал Мравинского, и, как народная молва доносит, воскликнул грозно: от вас бегут! На что Мравинский ответил: это от вас бегут!

– Это байка. Но правда, что перед каждой поездкой Евгению Александровичу вручался список с фамилиями “невыездных” оркестрантов, и, будто назло, это была либо ведущая группа альтов, либо тромбонов, и так далее… Можете представить, как это выбивало, сокращало жизнь.

Юбилейный же концерт к столетию оркестра, к которому так тщательно готовились, отменили буквально накануне, при вывешенных уже афишах: позвонили перед выходом Евгения Александровича на сцену, на генеральную: мол, так диктуют обстоятельства, а какие именно – не выяснено до сих пор. Помню, он просто влип в кресло: что делать? Решили, пусть не будет юбилея, но концерт состоится. И какой был успех, что называется, на люстрах висели…

– В семидесятом году, вы сказали, он оказался “невыездным”, когда и как запрет сняли?

– Тогда же, в семидесятом, в Германии проводились торжества двухсотлетия со дня рождения Бетховена, и немцы сказали, что без Мравинского они этого не мыслят. Евгений же Александрович заявил, что никуда не поедет, коли его сочли “непроходным”. Но позвонила та же дама, что его “уволила”, и начальство из Смольного, и из Москвы, и Евгений Александрович согласился: и была Шестая Бетховена, и Пятая, и Четвертая…

– Кошки-мышки – увлекательная игра.

– Но в 1971-м, перед поездкой в Западную Европу, все вновь повторилось. Мы были в Комарове, в Доме творчества композиторов, Евгений Александрович сидел с партитурами, когда туда приехал художественный руководитель оркестра и сообщил, что… Словом, Евгения Александровича от гастрольной поездки опять отстранили, но, самое страшное, что при этом я как первая флейта в оркестре обязана была поехать: иначе, как мне объявили, меня бы тоже уволили. А ведь мы практически не расставались. Когда Инна умерла, я старалась никогда не оставлять его одного…

Подступаю к этой теме, испытывая робость, зная, помня категорическое нежелание Мравинского обнародовать что-либо из сокровенного. Но вместе с тем он столь же категоричен был в своей нелюбви к записям, как аудио, так и видео, и, ему потворствуя, сколько случилось потерь, утрат, которые уже ничем и никогда не возместить.

Теперь та же Александра Михайловна на это сетует, вспоминая, например, фестиваль в Германии, посвященный Шостаковичу, от которого из-за запретов, наложенных Мравинским, ни кассет, ни пластинок не сохранилось: да не надо было его слушать, она сказала с досадой, подвесили бы незаметно микрофон… Его личная жизнь, конечно, сфера иная, но, когда речь идет о личности такого масштаба, все должно быть сохранено, все, достойное внимания, что может дать “ключ”.

К тому же успела уже распространиться и внедриться в сознание легенда о его пресловутой холодности, что абсолютная неправда. Нет, по натуре своей этот человек был, напротив, чрезвычайно раним, темпераментен до взрывчатости. И то, что он на репетициях никогда не кричал, карая провинившегося одним лишь взглядом, свидетельствует скорее о его самообладании, чувстве собственного достоинства, что для людей его породы всегда считалось превыше всего.

А изнутри кипело, плавилось, болело. Он был способен к безоглядной любви и к страданию на пределе отпущенных ему природой возможностей, совершенно себя не щадя. И в выборе спутниц его личность раскрывается с полнотой не меньшей, чем в дневниках, не предназначенных для публичных чтений. Так что же, и тут, как он с дневниками собирался поступить, все бесследно уничтожить, сжечь?

Он полюбил на пятьдесят четвертом году жизни, и первое, что я увидела в доме, где последние двадцать пять лет хозяйкой была Александра Михайловна Вавилина, – большой фотографический портрет другой женщины. С нее, с Инны, и начался наш разговор. И по тому, как Александра Михайловна говорила о своей предшественнице, я поняла, что попала в иное измерение, иной мир, куда нет доступа мелочности, мусору, казалось бы, так или иначе налипающим на все и на всех, но, выходит, от которых можно уберечься.

Мравинский Инну обрел поздно и вскоре потерял: болезнь спинного мозга и кроветворных органов. Умирала она мучительно. Это было колесование, по словам Александры Михайловны, давней ее подруги. В оркестр же Мравинского Вавилина поступила, пройдя конкурс – двадцать шесть человек на место, – еще, что называется, не будучи вхожа в его дом. Иначе, она говорит, он при своей щепетильности ни за что ее бы не принял.

Потом она наблюдала его и извне, и изнутри. И сидя в оркестре, и у постели больной умирающей любимой женщины. Была в доме, когда врач, отозвав его на кухню, сказал: сражение проиграно. А на следующий день глядела из-за пульта на него, когда он дирижировал “Смерть Изольды” Вагнера и “Альпийскую” симфонию Рихарда Штрауса.

Не могу не сказать еще об одной легенде, а скорее, сплетне, довольно-таки подлого свойства, связанной с Тринадцатой симфонией Шостаковича: журналистка, специализирующаяся на музыкальной тематике, писала негодующе о предательстве Мравинским Шостаковича, уклонившегося-де от исполнения Тринадцатой из опасений себе навредить. Версию подхватили. Это ведь всегда так сладостно – облить грязью чью-либо репутацию, демонстрируя таким манером свою смелость, прогрессивность.

Но только ни к Шостаковичу, ни к Мравинскому эта недостойная возня не имела никакого отношения. Когда Дмитрий Дмитриевич прислал, как обычно, новую партитуру Евгению Александровичу, Инна уже болела, и диагноз был известен. На Тринадцатую не оставалось сил: изо дня в день, в течение не просто месяцев – лет он пытался отнять Инну у смерти.

Надо ли говорить, что непонятное для журналистки, Шостакович понял. К слову, Пятая симфония Шостаковича – последнее, над чем Мравинский работал, впервые исполнив ее в 1937 году. Сколько раз он ею дирижировал, и вот буквально за несколько дней до смерти партитура Пятой вновь стояла на пюпитре, и он, еще надеясь, что удастся ему ее исполнить, как бы заново в нее вчитывался, уходя еще глубже, в бездонность…

Когда Инна умирала, его рука лежала у ее сердца до последнего биения. И в течение года после Инниной смерти Александра Михайловна, опасавшаяся оставить Мравинского одного, исполняя Иннин наказ, была свидетельницей, как каждую ночь без двадцати два, в час Инниной смерти, он пробуждался, точно по какому-то сигналу, и садился в постели, когда бы ни лег и какую бы дозу снотворного ни принял.

Спустя жизнь, Александра Михайловна похоронила его там, где уже была Инна, на Богословском кладбище, выдержав атаку властей, все решивших, как водится, наперед: и ритуал прощания, и место захоронения, “престижное”, положенное, как они сочли, по ранжиру. Но нет, не получилось. По настоянию Александры Михайловны Мравинского отпевали в Преображенском соборе, все пространство которого и близлежащие улицы были заполнены людьми. Это было всенародное прощание, никем не срежиссированное – всенародное признание, не связанное ни с какими официальными почестями, а возможно, и им супротив.

Уходил Мравинский в полном сознании, сидя в кресле. Александра Михайловна спросила: у тебя что-нибудь болит? Он отрицательно покачал головой. Был очень сосредоточен, взгляд направлен вовнутрь: старался не пропустить, познать переход…

– Вы думаете действительно не конец, а переход? – спрашиваю Александру Михайловну.

– Мы часто говорили об этом с Евгением Александровичем. У него есть запись о беседе с отцом Александром, протоиреем той церкви в Усть-Нарве, которую еще посещал Лесков. Отец Александр жаловался на нездоровье, и Евгений Александрович спросил, не боится ли он смерти. Ответ записал к себе в дневник – совпало, верно, с тем, что он сам чувствовал: “смерти не страшусь, но к жизни привязан…” Вообще, он же, Евгений Александрович, считал, что человек весь совсем не уходит, а остается нерастворимый осадок: дух, душа.

– Он был в этом убежден?

– Он был в этом убежден… Но ведь есть молитва: верую, Господи, помоги моему неверию. Такой человек, как Евгений Александрович, ни к одной философской категории не относился с абсолютом, его всегда сопровождало сомнение и в себе, и в том, что он делает, – оставалось то, что в технике называется “допуск”…

Сомнения его в себе отличались даже какой-то чрезмерностью.

“Он часто говорил, – вспоминает Александра Михайловна, – что жизнь прошла зря, он не туда себя направил и не оставит никакого следа. Считал, что другим дается все куда проще, никто так не волнуется, не переживает. А у него все связано с огромными душевными затратами”.

В 1952 году он записывает:

“Да, очень, очень горько: жизнь на исходе, – и вся пройдена не в “том материале”… Конечно, повторяю в сокровенном осмыслении – это не играет большой роли, и горечь идет, вероятно, от остаточных желаний что-то “воплотить” – “оставить след”… Но все же – горько на душе, и в этой горечи заново всплывают тени Сроков, минувших и грядущих, пусть давно изведанных и – ведомых”…

Дневник сохранил и его видение тех или иных музыкальных произведений, и то состояние, что он испытывал на репетициях, концертах. Кажется, он сам себя нарочно истязает, взваливает почти непереносимый груз. Зачем? Только ли свойство натуры? Но ведь сам процесс творчества, от посторонних глаз скрытый, мучителен, кровав, требует от художника беспощадного к себе отношения.

Говорят, Мравинский и оркестр свой не щадил. Конечно, существовать на пределе возможностей дано немногим, и утомительно, и даже обидно видеть перед глазами пример, недоступный, недосягаемый. И вместе с тем, когда пример такой утрачивается, возникает опустошенность: оркестр, оставшись без Мравинского, это пережил.

“Мне вспоминается, – написано в дневнике, – что я начал с введения строгой дисциплины. Вначале это не всем нравилось. А музыканты – народ с юмором, и надо было обладать выдержкой, чтобы не растеряться и настойчиво утверждать свои принципы в работе. Понадобилось время, чтобы мы полюбили друг друга”.

Как Мравинский работал с партитурами, открывая в них все новые глубинные слои, – особая тема. Сам он писал в тех же дневниках:

“Партитура для меня – это человеческий документ. Звучание партитуры – это новая стадия существования произведения. Сама партитура есть некое незыблемое здание, которое меняется, но стоит в целом прочно”.

То, что отличало и отличает Мравинского от многих других дирижеров, он сам выразил с предельной точностью:

“Я спрашиваю с себя много. Как дирижер иду на репетицию подготовленным. Я понимаю, что я не “хозяин музыкантов”, а посредник между автором и слушателями. В нашем коллективе сложилась практика полной отдачи и подготовленности. Я ничего особенного не требую… Прошу лишь точного проникновения в авторский замысел и мое понимание атмосферы произведения”.

Скромность поставленной задачи никак не соответствовала затратам, вложенным в ее достижение. Тем более, что цель, вот-вот, казалось бы, достигнутая, вновь отдалялась. Но иначе, пожалуй, и не могло получиться такого Бетховена, какого, сами немцы считали, Мравинский им открыл; Брукнера, где идея служения Богу впервые после автора воплотилась с той же кристальной ясностью; не говоря уже о Чайковском, с чьим портретом Мравинский не расставался, возил его с собой повсюду в папочке, и восхищаясь великим композитором, и сострадая ему как человеку близкому. В мире считалось, что по-настоящему понять музыку Чайковского можно только в исполнении оркестра Мравинского.

А сам он постоянно находил в своем исполнении несовершенства, страдая, не доверяя никаким комплиментам, изъявлениям восторга. Но однажды Александра Михайловна привезла из поездки проигрыватель, о котором речь шла в начале, и поставила одну из подаренных пластинок – “Аполлон Мусагет” Стравинского. Мравинский слушал, сидя в кресле, и, когда закончилось, с горечью произнес:

“Боже мой, какой я несчастный! Ведь как играют, как по форме прекрасно, все выверенно, одухотворено… Вот видишь, мне с моими так не сделать…”

“Это ты, – сказала она ему, – это твой оркестр”.

И он заплакал, всхлипывая, как мальчик.

Он плакал, бывало, и от обиды. Такое трудно представить, зная его властность, аскетическое лицо, с выражением горделивой неприступности, в чем-то сродни Гете. Но и Гете, наверное, были необходимы выплески, выходы, из напряженнейшего состояния духа, и его жизнь сдергивала с Олимпа, и хотелось плакать, биться о стену головой. Вот и Мравинский, когда его доводили, был способен на буйство. Однажды, явившись домой после вызова в “высокие инстанции”, подошел к серванту, где стоял подаренный японцами сервиз предметов эдак на двести, – и вмиг сервиза не стало.

“Почему я каждый раз должен продлевать себе прописку?!” – так он формулировал свои отношения с властями. Приезжая после заграничных турне и привозя восторженные рецензии, говорил:

“Ну вот еще прописку себе продлил”.

Впрочем, как местные власти, начальство ни старались, укротить, приручить Мравинского им не было дано. Он оставался им неподвластен. Наказания, что ими для него придумывались, он сбрасывал, как сильный зверь неумелые путы: в заграничное турне не пускали – ехал в свое прибежище в Усть-Нарву и наслаждался жизнью там, бродил, дышал вольно, всей грудью, писал дневники. В том-то и штука, что посредственности мерили его своими мерками, лишали того, что для самих было соблазном, а его богатство было в нем самом, и он умел, знал, как им распорядиться.

Политика его не занимала, хотя насчет реального положения дел он не заблуждался, не поддавался иллюзиям. То, что ему мешало, и то, что привело к трагическим в его судьбе, судьбе его семьи последствиям, воспринимал не как политик, а как философ. Верил ли он в перемены, надеялся ли на них?

По-видимому, он был далек от мысли, что возможен сдвиг, сразу преобразующий все в стране, в обществе. Готовился терпеть и жить, не обольщаясь надеждами, мол, авось, вдруг… Внутренние ресурсы – вот что, вероятно, для него было существеннее. Стоит, пожалуй, об этом задуматься и нам сейчас: если рассчитывать только на самих себя, возможно, и разочарований, и злобы будет меньше.

– А все же что его здесь удерживало? – задаю сакраментальный для наших дней вопрос.

– Сколько раз его при мне уговаривали остаться, – говорит Александра Михайловна, – но он, как зверюшка, стремился домой, скорей домой. Отмечал в календарике дни, остающиеся до возвращения… А как-то мне сказал, что не смог бы работать на Западе: там другой человеческий материал. Ведь наши люди эмоционально очень многогранны, как ни один другой народ.

– А кроме того, – она продолжила, – сложность, драматичность нашего времени, нашей страны таких художников, как Мравинский, не только не обедняли, а, напротив, даровали им возможность постижения трагического, без чего искусство невозможно, и Мравинский это, конечно, сознавал.

Сознание такое живет и в самой Александре Михайловне Вавилиной, флейтистке, уволенной из оркестра, где она проработала двадцать семь лет, спустя год после смерти Мравинского, когда его место там занял Юрий Темирканов. Да, перемены, переориентация в оркестре были, наверное, неизбежны, ведь Темирканов – антипод Мравинского во всем. Оркестр Мравинского с трудом, но “переучивался”, Вавилина, может быть, тут мешала? Но нельзя не сказать, что сообщение о готовящемся увольнении вдова получила в день годовщины смерти мужа, после вечера, посвященного его памяти: тогда ночью раздался телефонный звонок… Память Мравинского не позволяла оказаться сломленной. Но, Боже мой, откуда человеку силы брать?..

Вопрос этот, мне кажется, превыше всех проблем творчества, всех достижений в искусстве, в науке, и прогресс, и благоденствие отступают перед его вечной трагической неразрешимостью. Никто из нас не знает, что ему предстоит, и, пусть не всегда даже осознанно, мы ищем примеры. Они есть. Отчеканены в слове, в музыке, в живописи, в архитектуре. Все это было бы не нужно, если бы не рождало в людях способность жить.

Народный артист СССР (1954). Лауреат Ленинской премии (1961). Герой Социалистического Труда (1973).

Жизнь и творчество одного из крупнейших дирижеров XX века неразрывно связаны с Ленинградом. Он вырос в музыкальной семье, однако по окончании трудовой школы (1920) поступил на естественный факультет Ленинградского университета. К тому времени, впрочем, юноша уже был связан с музыкальным театром. Необходимость в заработке привела его на сцену бывшего Мариинского театра, где он работал мимистом. Это весьма скучное занятие позволило между тем Мравинскому расширить свой художественный кругозор, приобрести яркие впечатления от непосредственного общения с такими мастерами, как певцы Ф. Шаляпин, И. Ершов, И. Тартаков, дирижеры А. Коутс, Э. Купер и другие. В дальнейшей творческой практике хорошую службу сослужил ему опыт, приобретенный во время работы пианистом в Ленинградском хореографическом училище, куда Мравинский поступил в 1921 году. К этому времени он уже расстался с университетом, решив посвятить себя профессиональной музыкальной деятельности.

Первая попытка поступить в консерваторию оказалась неудачной. Чтобы не терять времени, Мравинский записался в учебные классы Ленинградской академической капеллы. Студенческие годы начались для него в следующем, 1924 году. Курсы гармонии и инструментовки проходит он у М. Чернова, полифонии у X. Кушнарева, формы и практического сочинения у В. Щербачева. Несколько произведений начинающего композитора прозвучало тогда в Малом зале консерватории. Тем не менее самокритичный Мравинский уже ищет себя в иной области - с 1927 года он начинает занятия дирижированием под руководством Н. Малько, а через два года его педагогом стал А. Гаук.

Стремясь к практическому освоению дирижерских навыков, Мравинский некоторое время посвятил работе с самодеятельным симфоническим оркестром Союза совторгслужащих. Первые публичные выступления с этим коллективом включали произведения русских композиторов и заслужили одобрительные отзывы прессы. Одновременно Мравинский заведовал музыкальной частью хореографического училища и дирижировал здесь балетом Глазунова «Времена года». Кроме того, он проходил производственную практику в Оперной студии консерватории. Следующий этап творческого развития Мравинского связан с его работой в Театре оперы и балета имени С.М. Кирова (1931-1938). Сначала он был здесь дирижером-ассистентом, а через год получил самостоятельный дебют. Это было 20 сентября 1932 года. Под управлением Мравинского шел балет «Спящая красавица» с участием Г. Улановой. К дирижеру пришел первый большой успех, который был закреплен его следующими работами - балетами Чайковского «Лебединое озеро» и «Щелкунчик», Адана «Корсар» и «Жизель», Б. Асафьева «Бахчисарайский фонтан» и «Утраченные иллюзии». Наконец, здесь слушатели познакомились и с единственным оперным спектаклем Мравинского - «Мазепой» Чайковского. Итак, казалось, талантливый музыкант окончательно выбрал путь театрального дирижирования.

Всесоюзный конкурс дирижеров 1938 года открыл новую великолепную страницу в творческой биографии артиста. К этому времени Мравинский уже накопил порядочный опыт в симфонических концертах Ленинградской филармонии. Особенно важной была его встреча с творчеством Д. Шостаковича во время декады советской музыки 1937 года. Тогда впервые прозвучала Пятая симфония выдающегося композитора. Позднее Шостакович писал: «Наиболее близко я узнал Мравинского во время нашей совместной работы над моей Пятой симфонией. Должен сознаться, что сначала меня несколько испугал метод Мравинского. Мне показалось, что он слишком много копается в мелочах, слишком много внимания уделяет частностям, и мне показалось, что это повредит общему плану, общему замыслу. О каждом такте, о каждой мысли Мравинский учинял мне подлинный допрос, требуя от меня ответа на все возникавшие у него сомнения. Но уже на пятый день совместной работы я понял, что такой метод является безусловно правильным. Я стал серьезнее относиться к своей работе, наблюдая, как серьезно работает Мравинский. Я понял, что дирижер не должен петь подобно соловью. Талант должен прежде всего сочетаться с долгой и кропотливой работой».

Исполнение Пятой симфонии Мравинским стало одной из кульминаций конкурса. Дирижеру из Ленинграда была присуждена первая премия. Это событие во многом определило судьбу Мравинского - он стал главным дирижером симфонического оркестра Ленинградской филармонии - ныне заслуженного коллектива республики. С тех пор в жизни Мравинского не происходит сколько-нибудь заметных внешних событий. Год за годом пестует он руководимый оркестр, расширяет его репертуар. Оттачивая свое мастерство, Мравинский дает великолепные интерпретации симфоний Чайковского, произведений Бетховена, Берлиоза, Вагнера, Брамса, Брукнера, Малера и других композиторов.

Мирная жизнь оркестра была прервана в 1941 году, когда по постановлению правительства Ленинградская филармония эвакуировалась на восток и свой очередной сезон открыла в Новосибирске. В те годы особенно значительное место в программах дирижера заняла русская музыка. Наряду с Чайковским он исполнял сочинения Глинки, Бородина, Глазунова, Лядова... В Новосибирске филармония дала 538 симфонических концертов, на которых присутствовало 400 тысяч человек...

Высшего расцвета достигает творческая деятельность Мравинского после возвращения оркестра в Ленинград. По-прежнему дирижер выступает в филармонии с богатыми и разнообразными программами. Отличного интерпретатора находят в его лице лучшие произведения советских композиторов. По замечанию музыковеда В. Богданова-Березовского, «свой индивидуальный стиль исполнения, для которого характерны тесное слияние эмоционального и интеллектуального начал, темпераментность повествования и уравновешенная логика общего исполнительского плана, выработался у Мравинского прежде всего в исполнении советских произведений, пропаганде которых он отдавал и отдает много внимания».

В трактовке Мравинского впервые прозвучали многие творения советских авторов, в том числе вошедшие в золотой фонд нашей музыкальной классики Шестая симфония С. Прокофьева, Симфония-поэма А. Хачатуряна и прежде всего выдающиеся создания Д. Шостаковича. Шостакович доверил Мравинскому первое исполнение своих Пятой, Шестой, Восьмой (посвященной дирижеру), Девятой и Десятой симфоний, оратории «Песнь о лесах». Характерно, что, говоря о Седьмой симфонии, автор подчеркивал в 1942 году: «В нашей стране симфония исполнялась во многих городах. Москвичи слушали ее несколько раз под управлением С. Самосуда. Во Фрунзе и Алма-Ате симфонию исполнял Государственный симфонический оркестр, руководимый Н. Рахлиным. Я глубоко благодарен советским и иностранным дирижерам за ту любовь и внимание, какое они проявили к моей симфонии. Но наиболее близко мне как автору прозвучала она в исполнении оркестра Ленинградской филармонии под управлением Евгения Мравинского».

Безусловно, что именно под руководством Мравинского ленинградский оркестр вырос в симфонический коллектив мирового класса. Это результат неустанной работы дирижера, его неуемного стремления к поискам новых, наиболее глубоких и точных прочтений музыкальных произведений. Г. Рождественский пишет: «Мравинский одинаково требователен к себе и к оркестру. Во время совместных гастролей, когда мне на протяжении сравнительно короткого отрезка времени приходилось много раз слышать одни и те же произведения, я всегда удивлялся способности Евгения Александровича не терять ощущения их свежести при многократном повторении. Каждый концерт - премьера, перед каждым концертом все должно быть заново отрепетировано. А как это порой бывает трудно!»

В послевоенные годы к Мравинскому пришло международное признание. Как правило, дирижер выезжает в зарубежные гастроли вместе с руководимым коллективом. Лишь в 1946 и 1947 годах он был гостем «Пражской весны», где выступал с чехословацкими оркестрами. С триумфальным успехом проходили выступления Ленинградской филармонии в Финляндии (1946), Чехословакии (1955), странах Западной Европы (1956, 1960, 1966), Соединенных Штатах Америки (1962). Переполненные залы, овации публики, восторженные рецензии - во всем этом признание первоклассного мастерства симфонического оркестра Ленинградской филармонии и его главного дирижера Евгения Александровича Мравинского. Заслуженное признание получила также и педагогическая деятельность Мравинского - профессора Ленинградской консерватории.

Л. Григорьев, Я. Платек, 1969